Писатель сто дней до приказа

Оглавление:

«сто дней до приказа» (писатель)

Последняя бука буква «в»

Ответ на вопрос «»сто дней до приказа» (писатель) «, 7 букв:
поляков

Альтернативные вопросы в кроссвордах для слова поляков

Российский писатель, автор повести «Сто дней до приказа»

Роль Л. Норейки в фильме «Визит к Минотавру»

Автор романа-эпиграммы «Козленок в молоке»

Российский капиталист, банкир, владелец ряда железных дорог, основатель ряда банков

Журналист-международник, муж Эдиты Пьехи

Определение слова поляков в словарях

Энциклопедический словарь, 1998 г. Значение слова в словаре Энциклопедический словарь, 1998 г.
ПОЛЯКОВ Александр Маркович (р. 1945) российский физик-теоретик, член-корреспондент РАН (1991; член-корреспондент АН СССР с 1984). Труды по квантовой теории поля и статистической физике. Развил топологические методы в теории элементарных частиц.

Примеры употребления слова поляков в литературе.

Мы уже писали о строительстве и эксплуатации российских железных дорог тремя братьями Поляковыми, Блиохом, Варшавским.

Среди чеченцев много выходцев из других народов: аварцев, лакцев, даргинцев, кумыков, грузин, осетин, кабардинцев, адыгейцев, абхазов, черкесов, русских, поляков, армян, евреев, азербайджанцев, персов, турок, татар, арабов, греков.

Тут уже месяц жили несколько сот амнистированных зэков, среди которых, за вычетом горстки поляков, большинство составляли малосрочники-бытовики, освобожденные из лагерей в качестве добровольцев.

Неизвестный художник умудрился передать кое-где даже волшебную игру бесценных камней, тонко и подробно вырисован был затейливый металлический узор их оправ Ценитель всего прекрасного, знаток истории, немало разбирающийся в тайнах ювелирного искусства, унаследовав последнее видимо от любимой своей бабуленьки, Микаэль Куракин восторженно углубился в изучение записок рачительного барона и не сразу заметил, что с Поляковым опять творится что-то неладное.

Узнавши о походе Иоанна в Ливонию в 1577 году, о взятии там городов у поляков, Баторий писал Иоанну с упреком, что, пославши опасную грамоту и не объявивши войны, забирает у пего города.

Источник: библиотека Максима Мошкова

xn--b1algemdcsb.xn--p1ai

Читать онлайн «Сто дней до приказа»

Annotation

В новую книгу известного писателя Юрия Полякова вошла самая знаменитая повесть о современной армии «Сто дней до приказа», поныне вызывающая бурные споры и разноречивые мнения. Кроме того, в этом издании впервые под одной обложкой собраны другие произведения автора, посвященные военной теме, написанные в разное время и в разных жанрах: проза, стихи, публицистика, кинодраматургия. На суд читателя представлена остроумная киноповесть «Мама в строю», никогда ранее не публиковавшаяся. Сборник будет интересен тем, кто уже прошел армейскую школу, а для тех, кто только готовится к службе, эта книга может стать настоящим учебником солдатской жизни.

Сто дней до приказа

Как я был колебателем основ

Из дневника рядового

Воспоминания о ночных тревогах

Стихи о невоевавшем отце

21 июня 1941 года. Сон

Что случилось, братцы?!

Монолог расстрелянного за невыполнение приказа

Между двумя морями

«Узнать — как в душу заглянуть…»

О праве на боль

Один из двадцати миллионов

«Его талант железом утвержден…»

О литературоведческом поиске

Из истории знаменитого стихотворения

Командировок в чужие судьбы не бывает

Никогда не разделял пафоса антиармейщины[5]

Грешно плевать в Чудское озеро

Следующая станция — «Эйзенхауэровская»

Лампасофобия и погонобоязнь

Юрий Поляков

Сто дней до приказа (сборник)

Моим читателям

Так уж получилось, что люди, далекие от литературы и не читавшие ни одной написанной мной книжки, заслышав мою фамилию, говорят частенько: «А-а, это тот Поляков, который армию разоблачил!» Иногда, правда, употребляются и ненормативные синонимы к слову «разоблачил». Увы, после выхода в свет в 1987 году в журнале «Юность» повести «Сто дней до приказа» за мной укрепилась репутация «хулителя» Вооруженных сил, и ничего с этим поделать нельзя. А ведь на самом деле мои отношения с армией гораздо сложнее, богаче и драматичнее, чем кажется на первый взгляд. Чтобы в этом мог убедиться и читатель, я решил собрать под одной обложкой все мои сочинения, касающиеся военной темы.

Кто интересуется поэзией, помнит, что начинал я в 70-е годы как поэт, считался перспективным, причем особенно критика ценила мои стихи, посвященные Великой Отечественной войне и армии. А за цикл «Непережитое» я даже получил в 1980 году премию имени Маяковского. Во-первых, жюри было искренне растрогано тем, что паренек, родившийся в 54-м, пытается своим мирным разумом освоить горчайший духовный опыт «стихотворцев обоймы военной». А во-вторых, на фестивале поэзии, проходившем в Кутаиси, имел место невольный, как теперь сказали бы, пиар. Разгоряченные молодым вином, два молодых поэта, я и Юрий Гречко из Краснодара, тоже сочинявший про армию, заспорили о художественном уровне какой-то строчки — то ли его, то ли моей. В результате образовалась шумная драка, унимать которую сбежалось все начальство. В общем, члены жюри были настолько очарованы нашей преданностью поэтическому призванию, доходящей до рукоприкладства, что дело кончилось не выговором по комсомольской линии, а премией. Во всяком случае для меня. Читатель найдет в этой книге тот давний цикл «Непережитое», а также стихи, сочиненные в армии и после возвращения на «гражданку». Кстати, встречаясь с читателями в воинских частях, я нередко обнаруживал мои стихи в «дембельских» альбомах, счастливые обладатели которых просили меня поставить автограф на память…

К поэтическим циклам примыкает документальная повесть «Между двумя морями». Это история короткой жизни талантливого молодого поэта Георгия Суворова, погибшего в 1944 году. Чтобы собрать материалы к этой книжке, мне пришлось ездить по стране, разыскивать однополчан поэта, сидеть в архивах. Я очень люблю эту давнюю мою работу и уверен: она будет любопытна и нынешнему читателю, интересующемуся историей Великой Отечественной войны и фронтовой поэзией, которая, без сомнения, является одной из вершин нашей литературы.

Я намеренно включил в книгу несколько моих статей и интервью, посвященных армии. Когда в конце 80-х годов начался настоящий всесоюзный погром Вооруженных сил в средствах массовой информации, я пытался докричаться, объяснить коллегам-писателям и журналистам, что «критика на уничтожение» ни к чему хорошему не приведет, а только ужесточит существующие проблемы и недостатки. Увы, это был глас вопиющего в пустыне. Теперь, после Чечни и американской бомбовой демократии, многие поняли, какая ошибка была совершена в те годы. А тех, кто все еще заблуждается насчет наступления эры «окончательного миролюбия», моя публицистика заставит, возможно, задуматься над ролью армии и ратного сознания в современном мире.

Повесть «Сто дней до приказа» в этом сборнике публикуется в авторской редакции, а это значит, что я восстановил почти все купюры и сокращения, которые были сделаны в 1987 году. Тем, кто читал повесть семнадцать лет назад в журнале «Юность», вероятно, будет любопытно перечитать ее в первозданном виде. К повести примыкает рассказ «Ветераныч», достаточно злая вещь о тех проходимцах, которые умудрялись спекулировать несуществующими фронтовыми доблестями и делать свои гешефты на чужих подвигах, на чужой крови.

Но если все упомянутые мной сочинения многократно переиздавались, а «Сто дней до приказа» даже входит в учебный курс современной литературы, то киноповесть «Мама в строю» публикуется впервые. Судьба у нее любопытная. Когда в конце 80-х началось очернение армии в литературе, в кино, на телевидении, мне, напротив, захотелось написать об армии что-то доброе, веселое, как говорится, жизнеутверждающее. Тем более что фильм, который был снят по моей повести «Сто дней до приказа», не имел ничего общего не только с литературным первоисточником, но и с самой армией. Так, бред непроспавшегося пацифиста…

И вот тут одна киностудия заказала мне сценарий об армии. В начале 1990 года он был готов. Неожиданный сюжетный ход — мама идет служить вместо «откосившего» сына — всем очень понравился. Ставить фильм взялся режиссер Леонид Эйдлин, а главную роль намеревалась играть актриса Ирина Муравьева, которая даже собиралась в этих целях серьезно похудеть. Но возникли творческие трудности и противоречия. Пока спорили, в каком жанре снимать фильм — реалистическом или буффонадном, — случился обвал 1991-го. Стало не до кино, тем более об армии, да еще в жанре доброй комедии. Киноповесть пролежала у меня в столе десять лет. Периодически я доставал ее оттуда и давал почитать любопытствующим кинематографистам. Три года назад ее вроде бы снова всерьез собрались ставить, но все свелось к спорам о том, каким образом женщину можно «заколдовать» в мужчину. Не лучше ли просто переодеться, как это сделала в свое время кавалерист-девица Дурова? И пока они спорят, я решил опубликовать сценарий. Во-первых, веселая армейская история всегда интересна — и тем, кто служил, и тем, кто собирается. А во-вторых, пока сценарий ходил по кинематографическим рукам, кое-что из него, так сказать, позаимствовали. Впрочем, позаимствовать чужую судьбу еще никому не удавалось.

май 2004 года, Переделкино

ПРОЗА

Сто дней до приказа

Солдатская повесть

…Я испуганно открываю глаза и вижу старшину батареи — прапорщика Высовеня.

— Вставай! Трибунал проспишь! — сурово шутит прапорщик.

За окошком не утро, а знобкая темень. Ежась и застегиваясь на ходу, ребята выбегают на улицу. Сквозь стекло видно, как на брусчатом батарейном плацу топчутся несколько солдат — зародыши будущей полноценной шеренги.

В казарме возле изразцовой печки стоит сердитый, со следами сна на лице замполит дивизиона майор Осокин. Время от времени он резко дергает головой, точно отгоняет надоедливую мысль. Это — тик, последствие контузии, полученной в Афгане.

Рядом с замполитом томится наш комбат старший лейтенант Уваров. Он пытается хмуриться, как бы недовольный неорганизованным подъемом вверенной ему батареи, но взгляд у него растерянный. В руках наш нервный комбат мнет и ломает свою гордость — фуражку-аэродром, сооруженную в глубоко законспирированном столичном спецателье.

— Давай, Купряшин, давай! — брезгливо кивает мне комбат Уваров. — Спишь, как на первом году! Защитничек…

— А что случилось? — совсем по-цивильному спрашиваю я, потому что часть мозга, ведающая уставными словосочетаниями, еще н .

knigogid.ru

Рецензии на книгу « Сто дней до приказа (сборник) »

Юрий Поляков

Лучшая рецензия на книгу

На узкой белой ленте печатались цифры — от единицы до 100. Угадайте — что они означали?

Туземный ритуал включал в себя знание и сполнение речевки, слова которой зависели от места службы, рода войск и креативности общей солдатского-сержантской массы. Разумеется, от персоналий министра обороны Советского Союза. Я попытаюсь вспомнить слова мудрого солдатского речитатива:
Дембель стал на день короче,
Старикам — спокойной ночи!
Пусть им снится дом родной,
Баба с пышною п.
Водки море, пива таз
И Устинова приказ!

Вот как-то так в наших краях славословили Великую Хартию Вольностей солдатских. Да, совершенно необходимо сказать о ещё одной ритуализированной процедуре, напрямую связанной с означенной Хартией. Процедура перевода из одной касты солдатской массы в другую, более высокую и, следовательно, более уважаемую. Ё! Забыл! Забыл вот, что:

Если уважаемый воин прослужил год и переходит в касту нет, не небожителей, но приближенную к ней, кажется, у нас она называлась «черпак», то есть от года до полутора лет ты — черпак. И вот тут я подзабыл, скоко ударов пряжкой тебе положено получить для легимитации нового статуса! Кажется, по количеству месяцев, оставшихся до собственного Приказа — 12. А вот из черпаков в «старые» — это уже собственно, небожители, неприкасаемые, — 6. И тут — как повезет.

Избежать этого решительно невозможно, да и в ВС СССР самого вопроса о процедуре перевода не стояло вообще! Это такой же столп Вооруженных Сил, как Калашников! Так, а вот перевод в «старые», блин, не помню: кажется, ниткой, сложенной то ли в 24 раза, нет, не помню, так вот: ниткой через подушку, положенную на пятую точку, полагалось переводить старых на их последний период. А все остальные — э, непоротое поколение (или поколения), не, здесь это не работало! Всё вооруженное население страны Советов было «поротым». Собственными сослуживцами. Пряхами по заднему месту. Но я не слышал ни одного случая, когда кто-то пожаловался о подобной «порке». Конечно, это был прикол, конечно, это был род инициации, если угодно. Было на самом деле прикольно. Если только случайно кто-то не попадет ребром пряжки тебе по копчику, но это тут же дружески разруливалось.

Причем здесь Поляков и его книжка? Ну это о том, что общественно-политический кризим, затронувший всё общество, не мог не коснуться и армии. В таких проявлениях, как дедовщина, занятия хозяйственными делами на дачах старших офицеров или как там положено и где положено. Одним словом — вырождение, так сказать. Сюжет. да какая разница — что там было, в сюжете! Но вот что правда — перестала армия быть престижным «местом», уже к началу 80-х, когда я отдавал свой долг, перестала. Но попав на службу, конечно, все понимали — служба есть служба. И, между прочим, афганская компания, наши военспецы в Сирии (из нашей части набирали туда ребят), показали: как надо, так и служили. Если были косяки в организации военных действий в Афгане, например, то на уровне простых солдатиков, взводных, ротных, — что ближе к нам, солдатам и сержантам, — всё там было как положено. Долг — он и есть долг, мужской, воинский, гражданский. Не смотря ни на какое вырождение и общественно-политический кризис. Так же, как это было позже, уже в Чеченские компании.

Такой вот получился отзыв. Нужно читать и эту книжку, и другие книжки Полякова. Хороший писатель, мне нравится!

Служебные обязанности чтецов и считывателей магической цифровой змеи — младогегельянцев, а, нет — младосослуживцев — были понятными: быть готовыми всегда! Готовыми доложить ветерану о количестве солнце-луно дней до Приказа. Санкции в случае неисполнения или недобросовестного исполнения обязанностей — понятно какие: фофан, он же — щелбан. Их количество. нет, не помню. Но и это ещё не всё.

www.livelib.ru

Сто+дней+до+приказа

1 Сто дней

2 сто дней глаукома

3 каждые 12ч в течение 5 дней

4 несколько дней позже

5 через несколько дней

6 банкнота в сто долларов

7 поддерживать на сто процентов

8 процент, исчисленный на базе 360 дней в году

9 сто, сотня

10 удостоверительная часть судебного приказа

11 ДНЕЙ

12 СТО

13 по гроб дней

14 на закате дней

15 до конца дней

16 до конца своих дней

17 во сто крат

18 давать сто очков вперед

19 дать сто очков вперед

20 поворот на сто восемьдесят градусов

См. также в других словарях:

Сто дней до приказа — Сто дней до приказа: Сто дней до приказа литературное произведение Юрия Полякова, посвященное военной службе в рядах Советской армии. Сто дней до приказа художественный фильм по одноимённой повести Юрия Полякова. Вышел на экраны в 1990 году. Сто… … Википедия

СТО ДНЕЙ ДО ПРИКАЗА — «СТО ДНЕЙ ДО ПРИКАЗА», СССР, Мир/киностудия им. М. Горького, 1990, цв., 71 мин. Социально психологическая драма. По мотивам одноименной повести Юрия Полякова. Повесть Юрия Полякова, которая легла в основу сценария фильма, одна из первых в… … Энциклопедия кино

Сто дней до приказа (фильм) — У этого термина существуют и другие значения, см. Сто дней до приказа. Сто дней до приказа … Википедия

Сто дней — Жарг. арм. Неуставной традиционный праздник у солдат срочной службы за сто дней до приказа о демобилизации. Юность, 1987, № 11, 51 … Большой словарь русских поговорок

Дедовщина — Внимание! Данная страница или раздел содержит ненормативную лексику. У этого термина существуют и другие значения, см. Дедовщина (значения). Дедовщина (аналог в ВМФ годковщина … Википедия

Поляков, Юрий Михайлович — Юрий Поляков Дата рождения: 12 ноября 1954 … Википедия

Нарушение уставных правил взаимоотношений между военнослужащими при отсутствии между ними отношений подчиненности — Дедовщина наиболее распространенная форма неуставных взаимоотношений представляющая собой нарушение уставных правил отношений между военнослужащими срочной службы, основанная на неформальном иерархическом делении солдат и сержантов по призыву и… … Википедия

Неуставщина — Дедовщина наиболее распространенная форма неуставных взаимоотношений представляющая собой нарушение уставных правил отношений между военнослужащими срочной службы, основанная на неформальном иерархическом делении солдат и сержантов по призыву и… … Википедия

Чернуха (клише) — У этого термина существуют и другие значения, см. Чернуха. «Чернуха» тёмные стороны жизни, быта, а также показ таких мрачных сторон жизни, быта.[1] Использовался как публицистический штамп, популярный в некоторых странах Европы в 1970… … Википедия

Список фильмов СССР и СНГ на С — Это служебный список статей, созданный для координации работ по развитию темы. Данное предупреждение не ус … Википедия

Эркенов, Хусейн Салаватович — В Википедии есть статьи о других людях с такой фамилией, см. Эркенов. Хусейн Салаватович Эркенов (3 марта 1960(19600303), Ташкент, Узбекская ССР) советский и российский режиссёр, сценарист, продюсер. Член Союза кинематографистов России … Википедия

translate.academic.ru

Одинокий и строптивый

Владимир Бондаренко к юбилею Юрия Полякова

Вот и вечно молодой и энергичный Юрий Поляков переходит в разряд шестидесятилетних. Впрочем, это только самое начало долгого зрелого периода, до возраста Юрия Любимова целых 38 лет. Все впереди.

Юрий Поляков — несомненно, один из самых популярных в народе писателей перестроечного периода. Впрочем, он и сам себя какое-то время осознавал «буревестником перестройки». Вышедшие в журнале «Юность» в 1985−87 годах повести «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа» сделали его знаменитым на всю страну. Самое важное, что эти повести шли не вослед времени, не столько описывали происходящее, сколько формировали его. Сегодня анализировать повести, не учитывая прямого их воздействия на миллионы всклокоченных людей эпохи ранней перестройки, поверивших в разумные перемены, просто невозможно. Говорить о ранних повестях Юрия Полякова надо примерно так же, как говорят о знаковых спектаклях раннего «Современника» или Таганки — с учетом ауры их воздействия на умы свидетелей брежневского застоя. И никакие издевки эстетствующих критиков не вычеркнут эти повести из истории русской литературы. Впрочем, на Руси традиционна знаковость во времени тех или иных литературных произведений. Достаточно вспомнить «Что делать?» Николая Чернышевского или «Как закалялась сталь» Николая Островского.

Литература прямого действия. Последователи и завистливые эпигоны могут сколь угодно улучшать стилистику, углублять психологию героев. Но им в этой истории литературы ничего не светит, важно первое слово правды, как бы коряво иной раз оно не было произнесено. Важен впервые зафиксированный образ героя. И потому куда более усложненный и оснащенный современным литературным инструментарием «Стройбат» Сергея Каледина, продолжающий вроде бы тематику «Ста дней до приказа», уже не прозвучал. Обществом услышан не был. Да и забылся вскоре. Как и сам автор.

Юрию Полякову забытье не угрожало. Впрочем, он и сам не позволил бы себя забыть. Не тот характер. В литературу вместе с перестройкой пришел открытый, напористый, целеустремленный писатель. Одна беда, лишенный в то время, как и все его поколение, своей идеологии, национальной концепции развития. Былые идеологи превратили в надоевшие штампы идеи социализма. Ничего нового не возникало. Отсюда и произрастал «эскапизм» самого автора и его героев, отсюда и спасительная ирония. Отсюда и раннее одиночество Юрия Полякова. Как он сам сказал в беседе со мной в газете «День литературы»: «У меня так получилось, что я всегда был сам по себе. Когда печатался в „Юности“, я все время чувствовал чужесть тех людей, которые группировались вокруг журнала. У них были иные взгляды на жизнь. Помню, уже в начале перестройки на каком-то сборище в „Юности“ такую вакханалию устроили по поводу событий в Вильнюсе. Они все это говорили, а я сидел и думал: „Боже мой, я-то думаю совершенно по-другому“. К сожалению, недолгий период сближения с руководством Союза писателей на Комсомольском проспекте тоже закончился пониманием, что я для них чужой. Я все-таки противник крайностей… Это мое одиночество чувствовали всегда и те и другие. И в ПЕН-клубе меня никогда своим не считали, смотрели как на врага, и на Комсомольском проспекте видели чужака… Для одних я был недостаточно космополитичен, для других недостаточно патриотичен. Видимо, это моя судьба. Которую мыкать мне до конца дней своих. Писатель, идущий своей дорогой, обречен на одиночество. Я свое одиночество осознал уже давно…»

Он одинок не только среди правых и левых. Он одинок среди эстетствующих авангардистов и среди народничающих традиционалистов. Он соединил увлекательность, занимательность и легкость восприятия массовой культуры и классическую литературную традицию, следование собственному стилю, трагичность, глубинный психологизм серьезной литературы. В результате Поляков не стал своим среди беллетристов, и высокомерно отстраняем интеллектуалами… К сожалению, и в поколении своем он тоже не нашел близких по духу, по задачам, по мировосприятию товарищей. Он был один с самого начала. Если бы их тогда, юных и талантливых, в середине восьмидесятых собралось хотя бы с пяток вместе: Юрий Поляков, Михаил Попов, Вячеслав Дегтев, Юрий Козлов, Вячеслав Артемов, Александр Сегень, — может быть, общей энергией они бы и изменили литературное пространство. Уверен, для того и нужны в юности литературные объединения и группы, всякого рода «Иркутские стенки» или же «Проза сорокалетних», — не только для собственного быстрого роста, но и для своевременного перераспределения литературного пространства, для изложения собственной художественной картины мира…

Нет, каждый из молодых в перестроечные годы выбирался в одиночку. Каждый из них не попадал, да и не стремился попасть в литературные стаи. Да и куда, в какую стаю было попадать тому же Юрию Полякову? И «Сто дней до приказа», и «ЧП районного масштаба», и «Работа над ошибками» мгновенно были отнесены прессой к так называемой «разоблачительной литературе». Сам молодой писатель без своего согласия зачислен в крутые ниспровергатели и очернители… Опытные политтехнологи во главе с секретарем ЦК КПСС по идеологии Александром Яковлевым, уже задумавшим свой переворот, умело использовали весь задор, веселую иронию, сродненность со своими героями молодого автора как еще один губительный заряд по державе. На чувства самого Юрия Полякова политтехнологам было глубоко наплевать. Его, как кумира молодых, выставили даже на первый план, в передовой окоп. Дабы увести за собой целое поколение таких же инженеров, «мэнээсов», студентов, тогда еще читавших «Юность» молодых работяг.

В своем, на мой взгляд, лучшем романе «Замыслил я побег…» Юрий Поляков, по сути, и описывает свои злоключения в перестройку. Я бы его сравнил сразу с двумя героями романа. Многое в характере и отношении к событиям Юрия Полякова напоминает главного героя Олега Башмакова, но никуда не уйти ему и от рыцаря Джедая. Если одному своему герою Юрий Поляков щедро дарит собственную иронию и одиночество, то другому доверяет свой романтизм. Амбивалентность самого Юрия Полякова, как бы демонстрирующая угрюмым критикам восьмидесятых жизненное воплощение реального героя из прозы сорокалетних, на самом деле скорее вырастает не из литературы, освоенной им в детстве (читать он предпочитал романтиков и фронтовых лириков), а из смутного времени восьмидесятых годов. Последние советские романтики, в школе верившие в приближающийся коммунизм, мало знакомые с уходящим в прошлое (и как оказалось, в будущее) холодом и голодом, споткнулись о бытовую неустроенность и всевозрастающую ложь геронтократии, не желающей уходить добровольно от власти. Романтическая лодка разбилась о быт, наткнувшись на айсберг лжи, пошла ко дну.

Герой первых повестей Юрия Полякова — не разрушитель. Не угрюмый ненавистник всего советского, и даже не нигилист, ни в коем случае не борец с режимом. Он любит свою страну, любит свою власть, но постепенно теряет к ней доверие. Поколение Поляковых могло оказаться спасительным поколением хунвейбинов, очищающих государство от циничных партократов, но не оказалось у нас в России своего Дэн Сяопина. Сплошные Волкогоновы и Яковлевы…

Может быть, блистательный успех первых повестей, умело раскрученный идеологами развала страны, и сделал бы из Юрия Полякова еще одного Приставкина или Пьецуха. Если бы не собственное скорое отрезвление. Это и было первое серьезное испытание Юрия Полякова: не дать увлечь себя паутиной новой лжи, отказаться от обслуживания разрушительного ельцинского режима. Всего три года разделяют 1987-й, время публикации в журнале «Юность» повести «Сто дней до приказа» у Полякова и моих «Очерков литературных нравов» в журнале «Москва», когда Юру стремительно объявили «буревестником перестройки», а меня — ее «врагом номер один»; и 1990-й, время возникновения газеты «День», где в первом же номере встретились две наши с Юрой статьи. Совпадающие по главным пунктам. Может быть, это разочарование в навязываемой стране колониальной демократии способствовало рождению по-настоящему серьезного русского писателя? Осталась у книг Юрия Полякова былая легкость чтения. Осталась спасительная ирония, осталась сентиментальность, но пришла трезвость мысли. Пришло осознание государственности, пришло литературное мастерство, пришла сложность реальных характеров, пришла трагедийность.

Юрий Поляков как бы по второму кругу входил в литературу со своим «Демгородком», с «Козленком в молоке». Теперь ему в литературе сам черт не страшен. Еще до «Кыси» Толстой и до кабаковских литературных антиутопий, до постмодернистских изобретательств Пелевина, легко и изящно он творит ультраавангардный «Демгородок», используя умело весь запас постмодернистских приемов, и быть бы ему вновь обласканным демпрессой, если бы он затолкал в придуманную им лагерную зону старых коммуняк или же ретивых поклонников «Памяти».

Но Юра почему-то умудрился в августе 1993 года в журнале «Смена», в самые напряженно-кровавые дни, в повести «Демгородок» с изящным бесстрашием выдуманным переворотом смести с власти легко угадываемого Ельцина и всех его сатрапов — более того, по велению своего ума и сердца упрятал их в строго охраняемую зону. Все свое ехидство развернул в сторону столпов демократии. Естественно, сразу же появились и разоблачители. Ниспровергатели таланта Юрия Полякова. Его попробовали списать за ненадобностью. Спешно перечеркивали все его творчество. Но читатель оказался умнее демократических ниспровергателей. На их глазах писатель заматерел, стал намного богаче его изобретательный язык, с сюжетом вообще Юрий Поляков делал все, что хотел, и все получалось. Хотите детектив — найдете у него такой, что злодея не разгадает до конца никакой знаток Шерлока Холмса. Хотите постмодернизм — вот вам каскад приемов, весь сюжет переворачивается вокруг самого себя, все становится игрой, весь мир разыгрывается, словно колода карт. Но сквозь литературную игру читатель доискивается до трагедии, в шуточках прячется драматизм сегодняшнего человека.

Любовная драма, сентиментальный роман, социальная сатира, антиутопия — все помещается на пространстве небольшой повести «Демгородок»… В самое нечитаемое время, когда люди были готовы к гражданской войне, когда противостояние президента и парламента, а по сути — двух половин народа, достигло опасного предела, все жадно накинулись на августовский номер «Смены». Повесть «Демгородок» ксерокопировали, передавали друзьям, зачитывали до дыр, боясь скорого запрета…

Каково было действующим государственным чиновникам, каково было обслуживающей их придворной культурной элите читать про себя талантливо написанные «гадости» и разоблачения в канун октябрьских событий? А ведь все персонажи легко угадывались, это еще более подчеркивает тогдашнее бесстрашие автора. Роман Арбитман в исступленно-либеральной тогда «Литературной газете» устроил писателю маленький погром: «Итак, поражение ненавистной „дерьмократии“ на Руси, которое так долго обещали народу большевики, состоялось. Пусть на бумаге, но состоялось… Юрий Поляков на бумаге отыгрался за все обиды, общественные и личные… Как выяснилось, писателю благоприятствовала атмосфера полуправды, в которой можно было показать себя на правах „разрешенного“ обличителя… Пока существовали „белые пятна“ и закрытые области, легко и приятно было делать полшага вперед и открывать Америку. Когда игра в догонялки кончилась и читателя требовалось привлекать чем-то иным, кроме оперативности „отклика“, Юрий Поляков был бессилен… Оказался без работы…».

Сегодня, когда Юрий Поляков, «бессильный и безработный», является уже много лет главным редактором той самой «Литературки», тотально провалившейся именно из-за ее исступленно-радикального либерализма, читать эти лживые строчки критика даже смешно. Что ни слово, то явная ложь. А написана и опубликована эта ложь в форме доноса была сразу же после октябрьского расстрела Дома Советов, когда еще шли аресты противников ельцинского режима.

Мол, берите тепленьким этого паршивца Полякова, осмелившегося издеваться над дерьмокрадами… Не случайно после статьи Арбитмана имя Юрия Полякова на долгие годы было вычеркнуто из списка авторов этой газеты. Какую «торопливую оперативность отклика» в ранней прозе писателя заметил Арбитман, если первые повести Полякова пролежали запрещенными в столе: одна — восемь лет, другая — четыре года? И почему же писатель оказался в 1993 году бессилен, если опубликовал как раз самый «оперативный отклик» еще в преддверии октябрьских событий? И в чем же заключалась полуправда его прозы?

Думаю, в том заключалась полуправда, по мнению тогдашней «Литературной газеты», что написана была проза Юрия Полякова: как ранняя, так и поздняя, — без ненависти к людям. И даже без ненависти к власти. В «Ста днях до приказа» — без ненависти к армии. В «ЧП районного масштаба» — без ненависти к комсомолу. В «Работе над ошибками» — без ненависти к школе. Да, с иронией, даже кое-где с ехидцей, но без ненависти. Без лютой злобы в сердце. А Роману Арбитману, так же, как и другим его радикально-либеральным коллегам по разрушению культуры, от писателей требовалась и требуется ненависть ко всем устоям и традициям, ненависть к человеку вообще. К его святыням и идеалам… И потому Юрий Поляков даже ранними своими повестями очень быстро оказался для демократов недостаточно разоблачителен. Хотя он даже падших героев-демократов в том же остросатирическом «Демгородке» не бьет наотмашь. Не по причине осторожности или недостаточной идеологичности. Когда надо, он не хуже Нины Андреевой не позволяет себе не поступаться принципами. Это уже характер писателя, чисто поляковская особенность. Он и в иронии, и в сатире, и в публицистике своей, и в самом убийственном ехидстве — мягок и сентиментален. Может быть, поэтому его недолюбливают нынешние критики. Сентиментальная ирония, сентиментальная трагедия и прекрасное знание языка улицы. Он не выдумывает слова. А внимательно слышит и видит. Реализм у него сидит где-то в печенке, и потому Полякову не страшен никакой постмодернизм, все может использовать не во вред реальному характеру, реальной жизни. Когда сейчас упорно ищут новый реализм, мне становится смешно — его ведь давным-давно открыл Юрий Поляков, легко и весело, без излишних потуг, соединяя классическую традицию реальности жизни и постмодернистский камуфляж.

И еще есть у него интуитивное предвидение будущих событий. Наш литературный Нострадамус. Юрий Поляков как бы видит свое время, и даже трогает его наощупь. А потом проверяет на перспективу. Не получилось стать предсказателем в октябре 1993 года, не совпал избавитель Отечества адмирал Рык с образом реального генерала Руцкого — ничего, можно и подождать. Хорошая литература пишется не на день, и не на год. Главное, писателю было ясно, что на смену проворовавшимся демократам вскоре придет новый жесткий порядок, а адмирал его будет наводить, летчик или же чекист — не так важно. Он ведь и избавителя Отечества в своей повести тоже по головке не гладит, запаса иронии и на него с избытком хватает.

Читая Юрия Полякова, я часто думаю — и все-таки, почему его так любят читатели: за веселую иронию, когда можешь при чтении и живот от смеха надорвать, или же все-таки… за любовь, которая почти исчезла из талантливой литературы, сохранившись лишь на страницах дамских романов. А у Юрия Полякова она прямо-таки неизбывна, неиссякаема. От народных корней, что ли, этот любовный оптимизм? Был бы он выходцем из выморочной и высушенной интеллигенции, подобно Виктору Ерофееву, то всю романтику любви давно бы уже разложил как надо, по сексуальным составляющим. Это герой Юрия Полякова мог бы сказать по нашему телевидению: «А у нас в России секса нет». Ту, реальную телевизионную женщину, не обнаружившую секса в России, обсмеяли тысячи раз, не заметив ее тогдашней правоты. В России тогда еще царила любовь — разная любовь: и возвышенная, и срамная любовь, и порочная любовь. А вот секса, как суммы технологичных приёмов, не более, не было. Так и в прозе Юрия Полякова, я бы сказал: этого нынешнего секса нет, а вот любви самой разной: и благородной, и срамной — навалом. Читатель, соскучившийся по любви, и раскупает все книжки Полякова на любые темы. Ибо у Полякова сюжет всегда многоэшелонированный. Детектив сменяет социальная сатира. Семейная сага дополняется производственным романом. Романтика дополняется трагедией. Но всегда есть отчетливая любовная линия. В каком-то смысле вся его проза: о мужчине и женщине, и о том, как непросто найти и удержать друг друга. Это мужская проза о любви. Часто с трагическим финалом. В моей любимой повести «Демгородок» после всех споров о дерьмокрадах и бунтовщиках, после погружения в социальную антиутопию, после едкой сатиры и веселых анекдотов остается для верных читателей еще грустная лирическая линия. Он и она, русский офицер и богатая студентка из Кембриджа. А после литературного переодевания — ассенизатор, вывозящий дерьмо из домов дерьмокрадов, и бедная поселенка под номером 55-Б, не имеющая никаких шансов когда-нибудь выехать из строго охраняемого Демгородка. Еще после переодевания: жених, готовящий побег, и беременная невеста, согласная на побег с любимым. Еще постмодернистский виток: и это уже агент спецслужбы адмирала Рыка и интриганка, скрывающая тайну счета, где хранятся неисчислимые деньги. И наконец, в финале повести: гибнущая на руках Михаила его любимая Лена. После всех неимоверных приключений и разоблачений Мишка стоит пригорюнившись в своей деревне неподалеку от разрастающегося демгородковского кладбища, затем пробирается к небольшому серому камню с надписью: № 55-Б. «Стоит, сколько можно, а потом сломя голову бежит…» И весь остаток жизни проводит у этого камня. Как в старину: любовь до гроба. Сюжет русской сказки.

Юрий Поляков сознательно не выпадает из традиций русского классического романа. Ему с его легким пером куда легче было бы порвать со всеми традициями, без натужности и фальшивости тех же кабаковых или татьян толстых. Но мы уже запомнили, что Юрий не из родовитой интеллигенции, а из простого народа. Родители — рабочие. Родом из Рязанских деревень. Нынешний парадокс. Но именно люди из простонародья сегодня сохраняют истинное эстетство. Вкус к красоте традиций. К гармонии классики.

Юрий — эстет. Тонкий ценитель изящной словесности именно в русском преломлении. Выросший в рабочей среде. А затем в армейской и комсомольской. С такой анкетой он легко мог бы влезть на последний железнодорожный состав секретарской официальной прозы. И поехать по накатанным рельсам соцреализма, а позже легко соскочить, подобно Алексиным и Ананьевым, и перейти в ряды разоблачителей «скотского времени». Подобно дочке Вадима Кожевникова и сотням других литературных прилипал. Думаю, помешал талант и любовь к прекрасному. По-настоящему традиции ценит тот, кто ценит и понимает красоту. И тогда время Тургенева или Гоголя незаметно и незатейливо переливается во время Юрий Полякова. И восстанавливается литературная цепь времен. А через литературу сохраняется и душа народа. Вот потому и считаю, как бы ни осуждали меня скептики, Юрия Полякова народным писателем. Он не выше народа и не ниже его. Каков народ нынче, такова и его литература. А пишет Юрий Поляков при этом, как Бог на душу положит. Не разбирая героев на левых и правых. Как чувствуется, как дышится, так и пишет. Стихийно связанный с народом, он чувствует и стихию народной жизни. Потому можно считать его роман, «Замыслил я побег…» стихией народной жизни девяностых годов, энциклопедией характеров времен перестройки. И одновременно — семейной русской сагой, тоже традиционной для русской литературы. Через жизнь семьи смотрим мы на события в романах Льва Толстого, Николая Лескова, Михаила Шолохова. Жизнь семьи в прозе Трифонова и Бондарева. И вот жизнь семьи в романе Юрия Полякова. Полуразрушенная семья в полуразрушенном обществе. Спасение в иронии, в наплевательстве, в пофигизме. Даже хищник Аварцев воспринимается как что-то новое. Может быть, или сами хищники пообломаются, или в сопротивлении с ними вырастет новый тип героя. А наш герой Олег Трудович даже спорить с новым хищником не в состоянии. Единственный способ сопротивления: на самом деле выпасть с балкона тринадцатого этажа вниз. С балкона на землю, под защиту давно упокоившего фронтовика-инвалида Витеньки с его инвалидной коляской. Сам писатель признает: «Вот мой герой — Олег Трудович Башмаков. Это фактически Григорий Мелехов, но родившийся уже после колоссальных потерь генофонда — Первой мировой войны, 20−30-х годов, Великой Отечественной. То есть такой ослабленный, непассионарный Мелехов, также оказавшийся в революционной ситуации и тоже между двумя женщинами; и сам он ни от чего вроде не зависит, но при этом зависит от самого времени». Этакий «Тихий Дон» эпохи перестройки. Люблю крупные замыслы и смелые сравнения. Даже хоть частично осуществленные крупные замыслы движут всю нашу литературу. Не можешь дерзать — не пиши… По крайней мере, анализ поколения в романе налицо. Другого такого романа о перестройке на сегодня нет.

Кстати, после прочтения романа «Замыслил я побег…» обратил внимание на сильные финалы в прозе Полякова. Он концовкой может изменить весь сюжет. Может рывком из сентиментальной иронии вывести героя к трагедии. И всегда финалы непредсказуемы. Неожиданны. Даже в такой еще не многоходовой повести, как «Парижская любовь Кости Гуманкова», завершающей, по моему разумению, период раннего Полякова, вряд ли кто догадается, не дочитав повесть до конца, о судьбе знаковой дубленки. А значит, и о судьбе всей так и неначавшейся любви главного героя. Финал, как всегда, ужесточает события романа. Превращает семейный адюльтер в человеческую драму. Писатель оставляет своего героя в романе «Замыслил я побег…» висеть в воздухе, удерживаясь за спасительный край деревянного балконного ящика. Но сколько он еще сможет провисеть: минуту, две? И как его вытащат даже вместе две по-своему любимые им и любящие его женщины? Скорее всего, улетит на землю у них на глазах. Впрочем, в любом случае он раздавлен самим временем, как и все его поколение, не нашедшее в себе героизма.

Его Башмаков на самом деле — обессилевший советский человек, самой жизнью превращенный в эскейпера. Государство, состоящее из таких людей, не умеющих принимать решения, проживающих жизнь впустую, неизбежно развалится. Но, если уж сравнивать с «Тихим Доном», то вслед за опустошенным и усталым Мелеховым шли Мишки Кошевые, а кто идет за Олегом Башмаковым? Если одни Обломовы привели к Октябрьской революции, то амбивалентные беглецы Башмаковы привели к хаосу перестройки.

Писатель любит своего эскейпера. Ибо и сам чем-то близок ему. Добрый, порядочный человек, а что бежит от жизни, от любой ответственности — значит, с детства вложена была в него программа иждивенчества. Нерешенчества. Усталое время с детства закладывало усталость в своих героев. Но и субпассионарии, говоря гумилевским языком, не спасут положения. Вместо стройной программы выхода из тупика борцы с усталостью тоже не знают, что делать. И мечутся, как доблестный рыцарь Джедай, с баррикад августовских 1991 года на баррикады октябрьские 1993 года. Не Поляковым первым замечено: добрая половина лидеров перекочевала с августовских баррикад на октябрьские, включая самих Хасбулатова и Руцкого. Рыцари-джедаи, готовые и умереть за идею, и позвать других на подвиг, не знают лишь, за какую идею умирать и на какой подвиг звать. Вот и остается экзистенциальный подвиг любви. Остается выход спасения в семье. Может быть, тем еще близок мне самому роман Юрия Полякова «Замыслил я побег…», что он уже на ином витке времени завершает исследование последнего кризисного этапа красной цивилизации, который впервые был зафиксирован поколением детей 1937 года и художественно осмыслен прозой и драматургией сорокалетних. Мне, когда-то в конце семидесятых-начале восьмидесятых впервые обратившему внимание на этот феномен амбивалентного безыдеального героя, и когда-то не менее жестко раскритикованному и левой и правой официозной критикой, интересно было наблюдать в прозе Юрия Полякова чем заканчивается эволюция такого героя, как капитулирует без борьбы целое поколение, лишенное какой бы то ни было идеологии. Писатели, как пророки, рисовали мрачную картину будущего, но ни общество, ни власть имущие не желали слушать. Им нужна была лишь ложь во спасение. Юрий Поляков и сам признает свою преемственность от былой прозы сорокалетних, от впервые предсказавших разочарованных во всем и убегающих граждан писателей предвоенных лет рождения: «Или Зилов из „Утиной охоты“ Вампилова — классический эскейпер, правда, тогда он назывался „амбивалентным героем“. И когда возвышалась, казалось, непоколебимая махина советского общества, на ее фоне такой человек вызывал чувство очень доброе, его хрупкость, неумение разобраться в себе и в мире вызывали сочувствие. А когда все оказалось из картона, стало заваливаться, выяснилось, что эти люди не просто несчастные, но и очень опасные: ни общество, ни их близкие не могут на них опереться. В результате пострадали все — и очень немногие выиграли…» Получается, что Юрий Поляков своим романом поставил точку на уходящем времени. Обломовы нынче уходят со сцены. Что будет дальше?

Помню, к пятидесятилетию хотели было Юру чем-то наградить, то ли орденом, то ли медалью, но чиновники рассчитали: для ордена недостаточно заслуг перед властью, а медали маловато. Сам юбиляр посмеивался: «Нет, все по Кафке: решили, маловато будет. Надо бы орден дать, допустим, Дружбы. Все-таки человек давно в литературе работает, фильмов по его книгам с дюжину снято. Опять же „Литературка“ — не „Мытищинская правда“. Короче, документы переоформили и отправили по новой. Прошли они все этапы. Но в распоследней инстанции, перед тем как отдать на подпись президенту, опять спохватились: нет, орден многовато… Медаль! И снова-здорово. Третий год волокита тянется. Надеюсь, к 60-летию награда найдет героя. Смешно!»…

Ну вот, думаю, как раз к нынешнему 60-летию награда и найдет нашего героя. Впрочем, что для писателя все эти побрякушки? Народное признание, огромные тиражи и само количество изданий — это и есть высшая награда. К 60-летию выпустить более 60 книг, которые не залеживаются на полках, при том, что их никак не отнести к бульварным жанрам: детективам, ужастикам, юморескам, это и есть настоящий успех писателя, и пусть злобно завидуют все недоброжелатели. Это тоже часть заслуженного признания. В конце концов, если ты к 60 годам не нажил врагов, значит, ты мало чего сделал, и зря прожил свою жизнь. Так что я спокоен, у меня, как и у Юры Полякова, как и у других моих друзей Проханова, Личутина, Лимонова, Прилепина — врагов более, чем достаточно. Жизнь прожили не зря.

Прозаик, драматург, публицист; в молодости — и поэт, а в зрелом возрасте — еще и главный редактор авторитетного всероссийского издания «Литературная газета». Всё это Юрий Поляков. Первые значительные произведения Юрия Полякова — злободневные остросоциальные повести «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» в 1980-е годы прочитала, кажется, вся страна. Со временем менялись темы, но неизменным оставался, так сказать, «критический реализм» Полякова — часто гротескный, заметный даже на фоне постмодернистского смешения жанров в поздних произведениях.

Его любят причислять к эстетам, тонким ценителям прекрасного, предполагают, что родом он из дворян, не меньше. А он, как на зло, родился 12 ноября 1954 года в простой рабочей семье. Первой незаурядные творческие способности Полякова выявила школьная учительница литературы И. А. Осокина. Окончил Московский областной педагогический институт, факультет русского языка и литературы. На старших курсах стал работать учителем. Творческий путь начал с поэзии (семинар поэтессы Л. Н. Васильевой). Стихи начал писать ещё в школе, а с 1973 году занимался в Литературной студии при МГК ВЛКСМ и Московской писательской организации. Посещал семинар поэта Вадима Сикорского.

Первое стихотворение Полякова было опубликовано в 1974 году в газете «Московский комсомолец», через три года газета поместила большую подборку стихотворений. После окончания института Поляков недолгое время преподавал в ШРМ, а потом его призвали в Советскую Армию, служил «заряжающим с грунта на 2С3 в ГСВГ», что это такое, даже не знаю. После армейской службы начал работать в школьном отделе Бауманского райкома комсомола. Через год перешел в газету «Московский литератор», где проработал до 1986 года, из корреспондента став главным редактором. В 1979 выходит первая книга стихов «Время прибытия», а в 1981 году — новая, «Разговор с другом». Широкую популярность писателю принесли повести «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» — написанные в самом начале 1980-х, они были опубликованы лишь с началом «перестройки»: в январе 1985 «ЧП…» напечатал журнал «Юность», а через два года — и «Сто дней до приказа». Вскоре повесть «ЧП районного масштаба» была экранизирована, затем вышли фильмы и по другим произведениям. Свои философские наблюдения над жизнью современного общества Поляков отразил в книгах «Демгородок», «Апофегей», «Козленок в молоке». Одна из самых увлекательных вещей писателя — авантюрная любовно-детективная повесть «Небо падших» о жестокой цене, которую приходится платить за сверхстремительный успех и сказочное обогащение новых хозяев жизни. Более чем 130-тысячным тиражом вышел роман «Грибной царь» (2005), полный свежих афоризмов и едкой сатиры на духовно-нравственные и семейно-сексуальные метания топ-менеджеров среднего возраста.

Кандидат филологических наук (диссертация о фронтовой лирике). C 19 апреля 2001 года — главный редактор «Литературной газеты».В 2000-х выступил с серией публицистических очерков-памфлетов («Молчание кремлят» и др.) — о роли литературы в жизни постреформенного российского общества, писательском конформизме и рычагах манипулирования литературным процессом.

Нельзя не заметить своеобразный язык произведений Полякова, наполненный аллегориями и метафорами, изящных описаний эротики, насыщенный тонкой иронией, незаметно переходящей в лиризм. Он — лидер в жанре «гротескного реализма», в романах и повестях писателя, фрагменты которых носят публицистический характер, ярко дана сатирическая картина жизни российской творческой интеллигенции.

У Юрия Полякова, как в свое время у Пабло Пикассо, тоже творчество можно разделить на периоды: красный, белый, розовый, героический, романтический, иронический, сатирический, любовный. Или по романам: «Сто дней до приказа», «Демгородок», «Козленок в молоке», «Замыслил я побег», «Грибной царь»…

Юрий Поляков, о чём бы он ни писал, о водолазах или журналистах, бизнесменах или бомжах, депутатах или уголовниках, с неизбежностью выходит на проблемы выживания современного мужчины, вживания советского человека в новое дикое рыночное общество. Не случайно его назвал Сергей Михалков «последним советским писателем». Так и есть. Добавлю только, что это еще и чисто мужской писатель, которого очень любят читать женщины, ибо из его романов и повестей они узнают правду о своих мужьях.

От прошлого не уйти, да и не хочет никуда уходить от своего прошлого и прошлого своих сверстников Юрий Поляков. Кто сегодня лучше него разберётся в судьбах этого поколения, рождённого в пятидесятые послевоенные годы. Когда-то самого счастливого и безмятежного, благополучного поколения, ныне приходящего к власти в стране? Они все сегодня несчастны, ибо все закончили одну жизнь и начали жить по-другому, все как бы стали живыми покойниками, были советскими завлабами, докторами наук, инженерами, врачами, учителями, преуспевающими писателями, уличными торговцами, и вдруг их первая жизнь умерла, все погрузились на дно вместе с новой Атлантидой — Советским Союзом, многие и не выплыли, но кто выплыл и достиг берега, что ему было делать в этом невиданном и незнакомом мире?

Бандит из нашумевшего фильма «Бумер» отвечает на упрёки в свой адрес: «Не мы такие, жизнь такая». Пусть у Юрия Полякова не встретишь подобных отморозков, стреляющих налево и направо до тех пор, пока самих не перестреляют. Но суть остаётся прежней: не мы такие, жизнь такая. И если ты в нынешнее время выжил — значит, где-то уже совершил подлость, промолчал, отошел в сторону, кого-то потеснил, мимо кого-то равнодушно прошел мимо. При всей своей доброте Юрий Поляков предъявляет вполне справедливые обвинения и себе, и своим сверстникам, и всему обществу, тихо выживающему в столь безобразное время. Все мы виноваты, безвинных нет.

Я был на премьере его пьесы «Хомо эректус» в театре Сатиры, поставленной талантливым режиссером Андреем Житинкиным, одним из лидеров современного театра. Житинкин удивлён молчанием прессы, хотя на спектакли с трудом можно достать билеты, и на более тихие его премьеры приходило куда больше театральной критики, все газеты старались отреагировать. А такой успешный и творчески, и коммерчески спектакль как по чьему-то приказу обходят молчанием. Видно, по-прежнему «нам нужны такие Гоголи, чтобы нас не трогали…»

Сатирический взгляд на общество новых русских, на проказы новой буржуазии. По-моему, такой современной и злободневной премьеры в театре Сатиры не было со времен Николая Эрдмана. Галерея современных сатирических героев: продажный депутат, продажный журналист, студентка-проститутка, отсутствующий наркоман, и вновь преуспевающий бизнесмен Кошельков со своей женой Машей.

Юрий Поляков, мастер сюжета, запросто переделывающий своих героев из носителей зла в носителей добра и наоборот, мастер социального гротеска и в этой пьесе, как в романе «Грибной царь», показал все слои нашего общества; и в центр пьесы поставил всё того же одинокого мужчину, сколачивающего своё счастье на несчастье не только других людей, но и на несчастье самого себя. Автор всегда всевластен над своими героями. И он старается не доводить их до трагедии, посмеиваясь над всеми, с добродушной улыбкой, но даёт моменты счастья каждому из несчастных героев.

Юрий Поляков, будучи реалистом и социальным психологом, не верит в счастье нынешнего неустроенного разлагающегося общества. Но отводит личную трагедию от каждого из своих героев. Этот в каком-то смысле драматургический вариант романа «Грибной царь» лишний раз свидетельствует о некровожадности писательского дарования автора. Всё видит, всё знает, всё понимает, и каждому оставляет надежду на спасение.

Лёгкое перо, занимательное чтение, круто раскрученный сюжет, романы превращений с тонким плутовским авантюрным уклоном, соединение серьезности замысла с живым разговорным языком — это всё с неизбежностью делает Юрия Полякова автором бестселлеров и увлекательных пьес. Его книги с неизбежностью занимают первые строчки в рейтинге раскупаемости, что в советское время, что в нынешний период. Его пьесы обречены на аншлаговые спектакли.

Его любят сравнивать с Сергеем Довлатовым, схожий ироничный подход ко всему, насмешка над всеми своими героями. Но у Довлатова нет такой социальной сатиры, нет протестности. И нет такого добродушия. Больше цинизма и издёвки. Даже над собой. Я скорее бы сравнил Юрия Полякова с Михаилом Зощенко, который и смеялся и любил своих героев одновременно, и давал нам социальный срез общества. Как наши тридцатые годы мы узнаем более точно не по политическим плакатам и публицистическим романам Эренбурга или Катаева, а по зощенковским живым героям, взятым из повседневности, так и эпоху перестройки, уверен, будут изучать по поляковским книгам, и будет понятно, почему всё же выжила Россия, в чем-то и изменив своим моральным принципам, в чем-то и проиграв, в чем-то и предав свои же интересы. Не самая лучшая из Россий — скажу я вам, но иного времени у нас нет, и иной России у нас нет. Можно ностальгировать по советскому времени, можно мечтательно вспоминать об эпохе Александра Третьего или Петра Великого, но жить нам приходится сегодня в окружении таких, как Михаил Свирельников, его друзей и недругов. Наверное, от читателей книги в немалой степени зависит и то, найдут ли таки

svpressa.ru

Miassats.Ru