Приказа умирать не было

Предлагаемые здесь вниманию читателя фрагменты повести — «Приказа умирать не было» — это по существу и есть мои воспоминания. То, о чем рассказывает герой повести Саня Данилов, — один из 60 тысяч студентов, вступивших в Народное ополчение Ленинграда, — происходило на моих глазах и со мной. Так же, как его, меня провожала на фронт 16 сентября 1941 года мама. Так же, как он, я доехал до прифронтовой полосы у Кировского завода на трамвае. Так же, как он, должен был добираться в свою дивизию в Ораниенбаум. Так же, как он, вместе с моими попутчиками, которых я описал очень точно, встретился с немецкими солдатами, которые в этот день вышли на побережье Финского залива возле Стрельны. И главное — я пережил, передумал, перечувствовал в свой первый день на войне то же самое, что и он.

Утром 16 сентября Саня едет по Ленинграду в сторону Кировского завода, на фронт. Он в гражданской одежде, с чемоданом в руке.

На улицах в этот утренний час было людно. До войны и в первые ее месяцы в рабочие часы улицы Ленинграда, даже такие, как наш Литейный проспект, были пустынны. Теперь город переполнен беженцами. Сначала в Ленинград хлынули жители Новгорода, Пскова, Кингисеппа. В последние дни сюда прибежали жители пригородов — Пушкина, Павловска, Красного Села, Гатчины. Все беженцы оседали в городе — железные дороги были перерезаны еще в конце августа.

Но сегодня, именно сегодня, в людских потоках, растекавшихся по улицам, обозначилось нечто и вовсе новое. Навстречу нашему трамваю к центру города густо шли люди. Пожилые мужчины, подростки, женщины, дети — несли чемоданы, постели в ремнях, рюкзаки, мешки, котомки, корзины. Панель стала похожей на бесконечно длинный перрон вокзала.

По мостовой катили груженные скарбом дворницкие тележки и детские коляски, вели навьюченные тюками велосипеды. Я обратил внимание на старика в зимней шапке и в расстегнутой шубе на рыжем меху. Он волочил по мостовой салазки с книгами.

День был солнечный и для середины сентября удивительно теплый. Но в зимних шапках, в зимних пальто шли многие. Взрослые и дети двигались молча, сосредоточенно, лишь изредка переговариваясь.

«Беженцы. Наверно, уже откуда-нибудь из-под Урицка, — подумал я. — Но почему их так много?». Люди идут по всем улицам и проспектам, которые мы пересекаем. Особенно густо идут нам навстречу здесь, за Обводным каналом.

Обожгла мысль: эти беженцы не из Гатчины, не из Пушкина, не из Урицка. Эти беженцы — ленинградцы. Их дома уже в непосредственной близости от войск противника.

«Враг у ворот!». Вчера это было еще строчкой плаката. А сегодня. Больно было смотреть на молчаливое шествие. Но вместе с тем было очевидно, что все эти женщины, старики и дети не бежали от врага. Они отходили по приказу из южных районов города в северные. Нет суматохи, нет паники. Не увидишь ни одного заплаканного лица.

— Русские люди! — с сочувствием и гордостью сказал кто-то на площадке за моей спиной.

— Ленинградцы. — уточнил другой голос.

Ленинградцы. Когда-то, очень давно, не то в пятом, не то в шестом классе, заполнял я впервые в жизни анкету. В графе «национальность» я, не задумываясь, написал: ленинградец. Надо мной посмеялись в школе, посмеялись дома. Позднее не раз вспоминали об этом эпизоде, как о чем-то очень забавном. В анкетах я так больше не писал. Но я твердо верил, что есть такая национальность — ленинградец, потому что есть чувство принадлежности к ней — возвышенное, гордое. Я знал, что такое же чувство живет в каждом истинном ленинградце.

Попутчик Сани Данилова — хорошо вооруженный опытный боец Андрей Шведов — дает Сане пистолет «ТТ», принадлежавший командиру, которого Шведов сопровождал в госпиталь. Шведов обучает Данилова стрелять из пистолета.

— Теперь можно стрелять. — Шведов поднял согнутую левую руку, положил на нее пистолет и выстрелил. Банка подскочила вверх и упала в траву.

— Здорово! — Я хотел бежать за банкой, чтобы снова насадить ее на куст. Но Шведов меня остановил:

— Все равно не попадешь. Давай разок выстрели по кусту, и хватит пока. Как следует пострелять не получится — патроны надо беречь. Всего две обоймы в запасе.

Я положил пистолет на согнутую левую руку, прицелился в лист и выстрелил. Руку толкнуло отдачей, я на мгновение зажмурился и потерял из виду лист, в который целился. Открыв глаза, я успел увидеть, что какой-то лист разлетелся. Не знаю, тот ли самый или другой.

— Молодец, Саня, — сказал Андрей. — Куст убит. А теперь пошли.

Он поднял винтовку и пошел вперед.

Я нес чемодан в левой руке, а правой сжимал в кармане рукоять пистолета. Приятное чувство рождалось от прикосновения к оружию, чувство уверенности и силы. Заработало воображение:

«Вот из тех кустов выскакивают немцы — человек пять или шесть. Они не успевают опомниться от неожиданности и застывают как вкопанные. Одного за другим укладываю их в кювет. Нет, лучше так. Увидев наведенный на них пистолет, немцы поднимают руки. Впервые явившись в свою часть, я привожу пленных фашистов. По дороге я раскрываю им глаза. Темные, обманутые люди! Неужели им не стыдно воевать против нашей страны? Неужели им не стыдно верить в средневековые бредни о превосходстве одной расы над другой? А название их партии чего стоит? Национал-социалистическая рабочая партия. Уже в нем заключен сплошной абсурд. Разве они не понимают, что сочетать слова „социализм» и „национализм» — это безграмотность, это все равно что сказать „деревянное железо».

— Jawohl? jawohl? es geht nicht! (Да, да, верно, это не годится!) — растерянно качают головами плененные мною немцы. Кроме одного толстого фельдфебеля. Он не качает. Он лабазник, а остальные — рабочие и крестьяне. Все они, кроме фельдфебеля, давно терзаются сомнениями — справедлива ли война, в которой их заставляют участвовать? Они вообще перешли бы на сторону Красной Армии, если бы не он, не фельдфебель, а главное, если бы не страх, будто большевики расстреливают всех пленных. Теперь, поговорив со мною, хорошо подумав, они поняли, что. ».

Налетел низкий воющий свист. Он мигом сдул все мои мысли. Я весь превратился в одно желание — броситься на дно кювета, накрыть голову чемоданом, вжаться в землю.

Перед поселком Стрельна Шведов и Данилов остановились. Убежавший из Стрельны мальчишка-ремесленник сообщил им, что в Стрельну вошли немцы.

— Пойду в разведку, — сказал Андрей. — Проскочить нам не удалось. Принесем своим хотя бы разведданные об этих немцах. А ты сиди тут, Саня. Посматривай по сторонам, чтобы фрицы неожиданно на тебя не вышли. Это дело теперь вполне возможное.

— А если я их увижу, что тогда?

— То есть как «что тогда»? Тогда бей! Винтовка у тебя есть. Патроны есть. На вот тебе еще и гранату. Если близко подойдут, подорвешь себя и их. Дело нехитрое. Сумеешь?

— Сумею, — сказал я невеселым голосом. — Кольцо надо выдернуть, и все.

— Вот-вот, — подтвердил Шведов. — Кольцо выдернешь, и все. А впрочем, зачем такие сложности? У тебя пистолет есть. Это вернее. Тогда, значит, так. Гранату метнешь с близкого расстояния. Потом из пистолета нескольких приберешь. А последнюю пулю для себя оставь. Нет, лучше две оставь. На последнюю надеяться опасно. Осечка может случиться. Все понял?

Шведов двинулся по кювету и скоро исчез из виду. Я остался один. Мысль о том, что Андрея теперь нет рядом и что я должен действовать самостоятельно, заставила меня внутренне собраться, как говорят в армии, — подтянуться. Я проверил затвор винтовки. Граната в порядке. А как пистолет, взведен? Я вынул его из кармана тужурки, осторожно оттянул казенник, патрон выехал из ствола. Я ввел его обратно и положил пистолет перед собой. Лучше его без надобности не трогать. А в случае чего дешево я свою жизнь не отдам. Был же я героем тысячи раз, читая книги, глядя на киноэкран. Нет, ничего, ничего. Не струшу. Жаль будет, если Андрей не увидит, как достойно я буду умирать. Может быть, и увидит. Я буду лежать на шоссе, возле кювета, а вокруг меня веером — убитые фашисты. Сколько? Ну уж не меньше десятка, при моем-то вооружении!».

Шведову и Данилову пришлось возле одного из брошенных трамвайных поездов вступить в бой с немецким артиллерийским наблюдателем и пришедшими к нему на помощь немецкими солдатами. Благодаря примененной Шведовым хитрости и с помощью подоспевшего к ним матроса Шведов и Данилов уничтожили немцев и собрали трофеи — немецкие автоматы (шмайсеры), тяжелый пулемет и телефонный аппарат. Но пройти в Ораниенбаум они уже не смогли и двинулись в обратный путь. На дороге их арестовали как дезертиров, уходящих с передовой в тыл.

— Ваше приказание выполнено, товарищ лейтенант, — обернулся Андрей к лейтенанту. — Оружие сдано. А на ваши неправильные действия я буду жаловаться, товарищ лейтенант. Доставьте нас в штаб. Дело не ждет.

— Доставим. Доставим куда следует. А потом жалуйтесь сколько влезет.

— Снять с них ремни. А вы оба — руки назад!

Карнач [караульный начальник] подошел ко мне и, обхлопав меня ладонями, обшарил карманы. У Шведова он забрал кремень и кресало.

— Добрая машинка. Пускай у меня побудет. — Он положил огниво себе в карман.

Нас повели в сторону Сосновой Поляны.

Солнце садилось в тучи. С моря подул жесткий ветер. Ноги в промокших ботинках застыли. Подошва на левом ботинке, которой я зацепил за корягу, еще когда бежал в атаку на трамвай, теперь и вовсе оторвалась. При каждом шаге она мерзко хлопала.

Красноармейская каска, ранец, гражданские тужурка и брюки, хлопающая подошва — вид у меня и впрямь дезертирский.

Чтобы поглядеть на нас, раненые приподнимали головы над бортами повозок.

Мне казалось, что даже лошади неспроста покачивают головами.

Над бортом одной из повозок поднялась забинтованная голова. Из-под повязки были видны только глаза. Встретив взгляд, полный презрения, я не удержался и крикнул:

— Товарищ, мы не дезертиры! Это ошибка. Честное слово!

Повязка, там где был рот, зашевелилась. Я не слышал, что раненый произнес. Но глаза смотрели на меня все так же презрительно и зло.

— Будешь орать, дальше не поведу. Отдам на их суд. — Лейтенант кивнул в сторону группы раненых, которые стояли возле повозок.

— Ну и отдавайте! Любой поймет — нас не за что наказывать!

— Молчи, Саня, молчи! — процедил Андрей. — Разберутся.

Бойцы в окровавленных повязках, скопившиеся у повозки, тоже смотрели на нас с презрением.

— Куда их ведете? Шлепнуть надо на месте, — деловито сказал один из них.

— Шлепнут где положено, — заверил его наш лейтенант.

Все кипело во мне от обиды. За что? Почему такая несправедливость? Почему такое недоверие? Кто он такой, этот злобный лейтенант? Кто дал ему право так поступать? Ну, ничего! Андрей сказал, что мы будем на него жаловаться. Уж я распишу его начальству, какое барахло их подчиненный! Я про него в газету напишу!

Андрей шел молча. Без ремня, без оружия, со сложенными за спиной руками, с опущенной головой, он был совсем на себя не похож.

Я смотрю на него, и мне вдруг начинает казаться, что человек, понуро шагающий передо мной, лица которого я не вижу, вовсе не Андрей, а кто-то другой, незнакомый. Дезертир какой-то, которого поймали и ведут под конвоем. Шведов в это же самое время живет в моем сознании отдельно от этого, бредущего впереди. Живет таким, каким он был, — подтянутым, при оружии. И в бою, с пулеметом. И там, в трамвае, с трофейной картой. Ни с того ни с сего в моей голове громоздятся странные воспоминания — далекие, неуместные.

Вот я, кажется, уловил кончик нити моих мыслей и понял, почему они приняли такое направление. Да потому, что Андрей Шведов, о котором я думал, — это и есть Красная Армия. Он олицетворяет в себе все то хорошее, что связано в моем сознании с ее бойцом — красноармейцем. Он мужественный, умелый воин. А главное — он хороший и честный человек. Я убеждался в этом не раз за сегодняшний день. И я уверен: таким он будет всегда, всю войну. И когда война кончится — тоже. В какую бы страну ни пришел такой боец, как Андрей Шведов, он принесет справедливость и помощь. Его рука, которая не дрогнет в бою с врагом, никогда не поднимется на слабого и безоружного. Никогда не протянется за чужим имуществом. Я и сейчас, шагая по этой дороге, не сомневаюсь в том, что Красная Армия всех сильней, несмотря на то, что от британских морей до самого Финского залива прошли по Европе фашистские полчища. Не сомневаюсь потому, что бойцы Красной Армии — это такие люди, как Андрей Шведов. Однако толстолицый лейтенант — это ведь тоже Красная Армия. И сержант, положивший себе в карман огниво Шведова, — тоже Красная Армия. И как это может быть, что такой человек и такой храбрый воин — Андрей Шведов — объявлен дезертиром, обезоружен, опозорен?! Как это может быть, что его ведут как пленного врага, в то время когда настоящий враг тут, рядом, когда кадровые бойцы так нужны сейчас в рядах защитников Ленинграда, среди которых много таких же вояк, как я. Нет, такого просто не может быть! Тем не менее это происходит. Передо мной со сложенными за спиной руками шагает Андрей Шведов. За ним в таком же положении бреду я. Нас сопровождают четыре бойца во главе с лейтенантом. Вместе мы — чуть не целое отделение. Нам бы всем сейчас на передовую, влиться бы в оборону. Чего бы не отдал я в эти минуты за то, чтобы взять в руки винтовку, пойти туда, на возвышенность, и вместе с другими вступить в бой. Но почему нам так не повезло? Почему меня не ранила ни одна фашистская пуля? Недаром сказано — «пуля дура»! Тут мне приходит в голову мысль — страшная тем, что она одновременно и отвратительна и правдоподобна. А что, если дезертир — этот лейтенант? Что, если мы для него удобный предлог для того, чтобы уйти подальше в тыл? Каким же надо быть негодяем, чтобы ради спасения собственной шкуры так опозорить, а то и погубить ни в чем не повинных людей?! Гоню эту мысль прочь. «Нет, нет. Нет у тебя оснований так думать», — говорю я себе. Но ведь у него — у этого лейтенанта — еще меньше оснований думать, что мы с Андреем дезертиры.

В части, в которую доставили Данилова и Шведова, разобрались и поняли, что они не дезертиры. Вместе с бойцами и командирами этой части Данилов и Шведов вступили в бой с немцами, наступающими на Сосновую Поляну. В какой-то момент боя Данилов остается один против приближающихся к нему немцев. В самую трудную минуту Данилову помог лейтенант Будяков. Тот самый, который допрашивал Данилова, стараясь во что бы то ни стало обвинить его в дезертирстве и даже в шпионаже.

Передо мной метрах в десяти, чуть правее, ползут несколько фрицев. Надо их остановить, не то проползут дальше и окажутся у нас в тылу. У меня в карманах тужурки по «лимонке». Швыряю гранату в центр вражеской группы. Крики, автоматные очереди. Ствол дерева прикрывает меня от осколков. Я снова слышу набегающий топот.

Фашисты бегут на меня в рост. Я выскакиваю из-за ствола: швырнуть «лимонку» и тотчас назад, за ствол.

Граната еще не успевает упасть, как я спохватываюсь: не выдернул кольца! Немцы этого не знают и кидаются наземь. Подхватываю правой рукой десятизарядку. Я должен перебить или хотя бы отогнать этих фрицев. Я должен подобрать свою гранату и кинуть ее так, как надо!

Ничего этого сделать я не успеваю. Страшной силы удар раскаленным прутом в грудь, под самую шею, прожигает меня насквозь и валит на спину. Как сквозь сон слышу я короткие очереди пулемета.

Переворачиваюсь на живот. Подымаюсь, перебирая руками по стволу дерева. Зачем? Хочу жить. Мне кажется, пока я буду стоять, я не умру. Стоя не умирают. Но стоять я не могу. Ноги сами идут по кругу. Мне хочется, мне очень надо сказать — «мама». Это короткое слово выливается у меня изо рта теплой соленой струйкой. Я подставляю ладони и ловлю в них это маленькое теплое слово, но тут же расплескиваю его и падаю лицом вниз. Я не знаю, что я теперь говорю, но чувствую, что какие-то горячие слова текут и текут у меня изо рта. Много слов. Они душат меня, я не могу дышать.

Кто-то переворачивает меня на спину, приподымает. Удушье сразу отхлынуло. Я делаю вдох и открываю глаза. Будяков подтягивает меня к дереву и сажает, прислоняя спиной к стволу. Я пытаюсь глазами поблагодарить его, хлопаю веками. Он, видимо, понял меня.

— Ладно, ладно, не болтай. И не вались, не то опять захлебнешься.

Будяков ложится возле меня и стреляет, стреляет.

Я сижу спиной к дереву и с открытыми глазами вижу удивительный сон.

Я вижу малиновое небо над Ленинградом. На фоне зарева над гребнем высоты со стороны шоссе вырастают силуэты людей в кепках и ватниках, с винтовками в руках. Я их узнаю — это рабочие, устанавливавшие внизу за дорогой броневые колпаки. Они с ходу бегут в атаку, громко кричат.

Мне чудится натужный вой мотора на дороге и знакомые настойчивые сигналы. Вот оно что — это возвратилась машина Рахимбекова. Обогнув сарай, полуторка поднимается в сад. Из ее кузова выпрыгивают красноармейцы, на землю спускают какие-то большие и тяжелые предметы. Может быть, минометы?

Бой за моей спиной становится все глуше. Кто-то трогает меня за плечо, тихонько покачивает, будит.

Вокруг стало светло — ярким факелом горит полуторка.

Я вижу возле своего лица лицо Андрея.

— Саня, — говорит он. — Саня, очнись. На глазах у Андрея слезы. Разве может такое быть? Значит, я все еще не проснулся. До чего же нелепый сон!

— Надо держаться, Саня! Надо держаться, — говорит Андрей. — Приказа умирать не было!

Движением век я отвечаю ему: «Понял! Я понял, Андрей. Я постараюсь. ».

Подходят два паренька в кепках, в ватниках, с повязками санитаров. Меня кладут на носилки. Сейчас унесут. Я сжимаю, как могу, руку Андрея и спрашиваю его глазами: «А ты теперь куда, Андрей?».

Он понимает мой вопрос.

— Туда, Саня, туда. — Шведов показывает рукой в сторону удаляющегося боя. [11; 82-91]

thefireofthewar.ru

Ваш браузер не поддерживается

Наградить фанфик «Приказа умирать не было»

Любовь как война: легко начать, но очень трудно кончить. (с) Генри Менкен

Война – это всегда тяжело. Не важно, кто с кем воюет, не важно, кто на чьей стороне. Умирать и страдать всем одинаково, и эта битва нужна лишь людям, правящим страной или державой, а простые люди прекрасно жили бы и без нее. Солдатам еще долго будут сниться в кошмарах залпы орудий, крики умирающих друзей и приказы командира. Нет в жизни ничего страшнее, чем пережить все это. Каждый бой полон крови и страданий, полон слез и криков, наполненных горем и безысходностью. Это действительно страшно, ведь все мы люди, все мы хотим жить.

Лагерь небольшого отряда расположился у подножья горы, прикрытый со всех сторон деревьями и высокой травой. Солдаты без сил сидели на холодной земле, молясь о том, чтобы завтрашний день для них настал, а этот Ад на земле наконец-то закончился. В лагере было тихо, и лишь шорох листьев нарушал эту звенящую тишину. Каждый тут знал, что их капитану приходится сложнее всего. Совсем еще молодой мужчина был обязан взвалить на свои плечи ответственность за их жизни, за их судьбы, за победу в этой битве. Так приказал генерал, и это не обсуждается.

Голоса раздавались лишь из центральной палатки, где их командир обсуждал очередной план атаки, надеясь понести минимальные потери.
-Они нападут с севера, — высокий темноволосый мужчина ткнул пальцем в отмеченную точку на карте. – Тут их лагерь. Примерно человек 40, а нас и того меньше.
-Капитан Хибари, что вы собираетесь делать? – молодой парнишка обеспокоенно смотрел на командира. Даже он, будучи неплохим стратегом, не видел выхода из этой ситуации. Брюнет обвел всех присутствующих усталым взглядом. Все здесь лишь рядовые, совсем еще мальчишки, только вышедшие из-под опеки матери. Генералы, отправляя их сюда, не рассчитывали ни на что. Для их плана этот отряд всего лишь пушечное мясо, которое они отдали на растерзание врагам, пока основные силы будут вырывать победу. Но Хибари Кея не мог допустить их смерти. Просто не мог. Как человек, как сын больной матери, как их капитан.
-Думаю, нужно выставить по кругу пулеметчиков. Будем отбиваться от них как можем. Палатку с медиками поставить в самый безопасный участок и охранять, — мужчина хмыкнул, сворачивая карту и убирая как можно дальше. Толка от нее никакого, а от этих крестов на определенных участках становится дурно. Хибари перевел взгляд стальных глаз на улицу, где его отряд собирался с силами. Многие из них точно не вернутся домой живыми.

Предрассветные сумерки всегда казались чем-то необычным. Особенно в эти дни войны. Они обманчивы, дающие ложную надежду на будущее. Сейчас ты их видишь, а через минуту уже нет. Этот день погиб для тебя, как и ты сам. Кея осторожно взвел курок пистолета, прицеливаясь куда-то в сторону ветвистых деревьев. Скоро все начнется. Это затишье не будет длиться вечно. Громкий выстрел и предсмертный крик вражеского разведчика эхом разлетелись по лагерю. Солдаты тут же повскакивали со своих мест, первые пару секунд не понимая, что происходит, а после вставая каждый на свое место и хватаясь за оружие.
-Они уже близко. Всем держаться до последнего. И не умирать! – Хибари тихо рыкнул, готовясь к бою. Холодная сталь глаз полна решимости, уверенности в победе, пусть и такой ложной, но нужной.
Послышались крики и выстрелы. Как он и думал, их атакуют с севера. Пулеметная очередь как по маслу разрезала стоящую тишину и напряжение. Первыми на землю стали падать враги, окрашивая траву алой кровью. Пули свистели практически над головой, а страх сковывал тело. Хибари посильнее стиснул зубы, видя, как оседают на землю его люди, и от осознания того, что эти молодые парни больше не поднимутся, становится невыносимо больно. Свинцовая пуля лишает жизни очередного солдата, застревая в сердце противника. Капитан спас от смерти уже троих, но потерял четверых. Не равноценный обмен. В таких темпах их просто перебьют. Ситуацию ухудшает и плохое предчувствие Хибари. Что-то сейчас определенно случится.

Громкий взрыв, крики боли и разорванная на части палатка с медиками. Брюнет пару минут приходит в себя после ударной волны. Враги пустили в ход тяжелую артиллерию, а они потеряли всех тех, кого еще могли спасти опытные врачи, да и самих медиков больше нет. Мужчина быстро подбежал к небольшой палатке, где они хранили оружие. Несколько гранат и динамит на случай, если придется взрывать скалы. Начальство не ищет обходных путей. Противник тоже несет большие потери, ведь автоматы не смолкают и на секунду, простреливая врагов насквозь и орошая родную землю вражеской кровью. Еще немного, и они смогут отстоять свои жизни, заставив командира противника отдать приказ об отступлении.

Кея выловил среди солдат рядового, который всегда отличался среди них своей силой. Вроде бы и невысокий парень, но силы рук ему не занимать. Лишь благодаря ему у них есть что-то тяжелее, чем простые пистолеты.
-Рядовой, можешь попасть туда? – брюнет указал пальцем на небольшой холмик, где стояла пушка, уничтожившая их медиков.
-Я постараюсь, — парень кивнул, забирая из рук капитана гранату и подходя как можно ближе. Хибари следовал за ним не отставая, прикрывая со всех сторон и убивая подошедших слишком близко врагов. Взмах руки, крик «Ложись!», и опять взрыв, на этот раз уничтоживший главное оружие противника. Последовали еще несколько взрывов, только после этого враг стал отступать. Брюнет медленно опустился на землю, с трудом веря в то, что они смогли.
-Капитан, осторожно! – два выстрела. Одна из пуль убила раненого ранее вражеского солдата, а другая пронзила плечо мужчины. Кея по инерции дернулся назад, падая на спину и прижимая руку к ране. Алая кровь медленно стекала по пальцам, окрашивая форму в свой красный цвет.
-Капитан!
-Все нормально, я живой, — брюнет тихо шипит, стараясь подняться, но боль в плече не позволяет этого сделать. Пуля застряла где-то глубоко внутри и, возможно, задела кость.
-Не двигайтесь, мы вас донесем до палатки, — несколько солдат осторожно подхватывают мужчину, медленно донося его до безопасного места.
-Нам нужен врач.
-Но они все…

Парни зажмурились, пытаясь сдержать навернувшиеся на глаза слезы. В той палатке погибли их друзья и товарищи.
-Я… Я могу помочь, — тихий голос оказался совершенной неожиданностью для всех. Хибари удивленно посмотрел на подошедшего к ним невысокого шатена.
-Ты кто?
-Рядовой Тсунаеши Савада. Я… — юноша отвел взгляд. – Я работал помощником одного из врачей, и когда раздался этот взрыв, как раз меня отправили к реке за водой.
-Похоже, выбор у нас не велик, — Кея вздохнул. Он не привык не доверять своим солдатам, но уж больно хилым этот парень ему показался.
-Я хороший медик! – юноша нахмурился, быстро подходя к капитану и осторожно расстегивая пуговицы кителя. – Пуля застряла, придется вытаскивать. Как бы не пошло заражение крови, — шатен вытащил из небольшой сумки какие-то инструменты.
-Тогда полностью доверяю себя тебе, — капитан тихо усмехнулся, видя в больших карамельных глазах неподдельную веру в лучшее.
-Пусть все выйдут! Я начну операцию!

Последующие несколько часов тянулись слишком медленно. Всех раненых срочно доставляли Тсунаеши, который пытался спасти их жизни. Хибари вышел на поле боя уже через полтора часа, осматриваясь вокруг и сжимая кулаки от бессилия. В воздухе прочно засел запах крови и паленой плоти, а практически вся земля была покрыта большими черными пятнами. На небольшом свободном участке земли виднелись свежие могилы, где сейчас покоятся его товарищи. Выжившие не говорят ничего, просто стоя рядом с умершим другом и молясь за его упокой, про себя обещая выиграть этот бой и отомстить. Не такой жизни достойны эти парни. Брюнет поднял голову, вглядываясь в безоблачное небо. Они не должны сдаваться.
-Хибари-сан, вы должны лежать. Рана может открыться, — Тсунаеши подошел к мужчине, внимательно приглядываясь к свежей повязке. Вроде бы все хорошо.
-Капитан не должен отлеживаться, когда его солдаты умирают, — голос тихий и спокойный, но юноша отчетливо слышит в нем скрытые за маской хладнокровия злость и бессилие.
-Ну, пока никто не умирает. Я сделал все что мог, теперь им просто нужно отдохнуть, — шатен прикрыл глаза, практически незаметно улыбаясь. Хибари раньше никогда не видел этого мальчишку среди солдат, да и на вид ему не больше девятнадцати. Война никого не щадит.
-Зверек, что ты делаешь тут?
-М? – Савада повернул голову в сторону капитана. – Как что? Спасаю ваши жизни.
-Ты слишком молодой, — брюнет хмыкнул, присаживаясь на землю.
-Просто… Когда я услышал, что вас отправили сюда, то тут же вызвался добровольцем в отряд медиков, — юноша отвел взгляд.
-А причем тут я? – брюнет немного удивился. Неожиданный ответ.
-Ну, как вам сказать… Пожалуй, вы единственный солдат, которого я уважаю. Если бы все были такими, то погибло бы гораздо меньше людей, — шатен с грустью в глазах посмотрел на безоблачное небо. – Вы хороший солдат, сильный, умный, и главное человечный, пусть и пытаетесь казаться холодным и бесчувственным. Я бы с удовольствием узнал вас поближе, — красивая улыбка выбила Хибари из колеи. А Тсунаеши… Он был просто счастлив пообщаться с человеком, которого действительно уважал, а возможно гораздо и больше. Эдакая детская наивная влюбленность. Сейчас они не капитан и рядовой, а просто двое парней, по року судьбы заброшенные в кровавый ад, который устроило им правительство.
-Ты говоришь странные вещи, — мужчина покачал головой, тоже переводя взгляд на небо.
-Вы думаете? Возможно, но такой уж я. А теперь вам пора вернуться в палатку. Я дам вам обезболивающее и снотворное, чтобы вы смогли отдохнуть, — Тсуна подал брюнету руку. Хибари тихо хмыкнул, принимая помощь и следуя за молодым медиком. Если удача будет на их стороне, то они успеют отдохнуть и с новыми силами отправиться в бой.

Пустые сны без каких-либо сновидений стали постоянной и неотъемлемой частью их жизни. Чуткий сон, холод оружия под рукой, натянутые до предела органы чувств. Если хочешь выжить, то должен научиться всему этому. Бдительность и только она спасет тебе жизнь. Хибари спал так постоянно, потому до сих пор командует отрядом, а не лежит в холодной земле рядом со своими товарищами. И сегодня его реакция не подвела. Брюнет резко открыл глаза, едва услышав первый выстрел и грохот. Мужчина хотел было подорваться с места, но тело отказывалось двигаться, полностью приковав его к земле. Стальные глаза судорожно оглядывали комнату, но выход из ситуации не желал находиться. Тут в палатке показалась знакомая каштановая макушка. Кея с трудом повернул голову в сторону.
-Савада?
-Простите, Хибари-сан. Я не могу допустить, чтобы вы погибли. Я верю, что только вы можете спасти жизни этих людей, — юноша грустно улыбнулся. – Прощайте, наверное. Я до последнего буду сражаться, обещаю, — последний раз глянув на дорогого сердцу человека, Тсунаеши резко выбежал на улицу, хватаясь рукой за стоящий неподалеку пулемет и открывая огонь. Он никогда не стрелял, просто не мог лишить жизни человека, когда поклялся эти самые жизни возвращать и спасать. А сейчас… Сейчас нужно спасти близкого человека. Пусть они не были знакомы долгое время, пусть он наблюдал за Хибари лишь издалека, но эта любовь в мальчишечьем сердце навсегда останется с ним, пусть капитан этого никогда и не узнает.

Свинцовые пули одного за другим разят противников, а рядом умирают его товарищи. Тяжело, больно, невыносимо, но Тсунаеши упорно не отпускает курок пулемета. Вдруг сзади раздался выстрел, а затем злой, но такой знакомый голос.
-Ты точно идиот. Воевать без командира равносильно самоубийству, — Хибари с трудом стоял на ногах, но все же прочно держал пистолет в руках, а неподалеку от него лежал убитый враг, который незаметно подкрался со спины к шатену.
-Простите, — легкая улыбка, и сражение началось по новой. Выстрелы, крики, алые реки крови. Противников явно больше, они хорошо подготовились. Их осталось совсем мало, и, похоже, что скоро придет конец.
-Кея! – Хибари оборачивается на знакомый голос и в шоке раскрывает глаза. С восточной стороны виднеется целый взвод, под командованием его хорошего друга. И вот тут война началась заново, но на этот раз победа точно на их стороне.
-Я нарушил приказ, но дружба ведь важнее, — высокий блондин слегка улыбается, осматривая раненого друга.
-Тупой конь, как всегда опаздываешь, — мужчина ухмыляется, без сил садясь на землю. Стальной взгляд скользит по сидящему рядом парнишке, который с безграничной радостью в глазах смотрит, как их противник отступает, неся огромные потери.
-Все закончилось, и вы живы. Я рад… — хрупкое тело падает на землю. Брюнет в ужасе видит стекающую по пальцам бордовую кровь, держащегося за бок юноши.
-Ты… — он тут же оказывается рядом, перекладывая голову Тсуны на свои колени. Он слишком бледный и холодный. Видимо, ранили его давно, но он продолжал геройствовать. Безумец.
-Пожалуй, вот и все, — тихий и слабый голос.
-Молчи, рядовой. Приказа умирать не было! – Хибари просто не знает, что делать. Опять у него на руках уходит молодая жизнь. Этот парнишка… Слишком добр и наивен для этой войны. Хотел бы Кея, чтобы этот ужас миновал его. В будущем они бы стали очень хорошими друзьями.
-Разве я могу ослушаться приказа, — последняя слабая улыбка и потухший взгляд. Кея до крови прикусил губу, проводя рукой по лицу парня и закрывая его глаза. Он умер счастливым.

Последняя горсть земли рассыпалась по небольшой, совсем недавно выкопанной могиле. Их выжило всего семь человек из двадцати восьми. Брюнет с трудом держался за плечо товарища, с тоской смотря на самое последнее надгробие. Возле камня лежал большой букет полевых, недавно расцветших цветов. Он не должен был погибнуть, но никто не спросил его мнения. Как жаль, что жизнь и смерть не подчиняются приказам. Тогда бы Хибари точно приказал не трогать его, юного рядового, до последнего защищавшего дорогого человека.

Война закончена лишь тогда, когда похоронен последний солдат. (с) Александр Суворов

ficbook.net