Россия будет судиться в США из-за изъятой госсобственности

Российские власти считают, что США нарушили положения Венской конвенции о неприкосновенности дипсобственности, пишут » Известия «. Как заявил замминистра иностранных дел Сергей Рябков, подготовка иска находится в продвинутой стадии. По словам чиновника, Россия хочет «использовать возможности американской судебной системы, которая всегда позиционировалась как абсолютно независимая от других ветвей власти, чтобы попробовать доказать очевидное». Иной исход «добавит нам аргументов для того, чтобы фиксировать фундаментальнейшее отклонение США как субъекта международного права от общепринятых норм поведения», подчеркнул Рябков.

В деле примут участие американские адвокаты, говорит экс-посол РФ в США, член Совета Федерации Сергей Кисляк. Отстаивание интересов в американском правовом поле требует тщательной подготовки, включая консультации местных специалистов, поясняет он: «Если вы хотите что-то решить в американском суде, без привлечения американской экспертизы, это вряд ли будет продуктивно». Дипломатические источники утверждают, что одна из юрфирм из США уже привлечена к формированию исковых документов.

Россия в течение длительного времени пыталась урегулировать конфликт, воздержавшись как от судебных тяжб, так и от зеркальных мер (помимо изъятия госсобственности, были высланы 35 российских дипломатов), поскольку в Вашингтоне как раз сменилась власть. Однако надежды на Дональда Трампа не оправдались, и летом 2017 года Москва обязала США сократить число дипломатов в РФ до 455 человек, а также приостановила использование американским посольством нескольких объектов, включая дачу в Серебряном Бору. В ответ американская сторона закрыла генконсульство РФ в Сан-Франциско и российские торгпредства в Вашингтоне и Нью-Йорке. После этого Владимир Путин поручил МИД проверить, «как работает хваленая американская судебная система» (см. «Путин просит МИД подать в суд на власти США»).

Реформа третейских судов началась в 2016 году с подачи Владимира Путина, который еще в 2013 году поручил создать закон о совершенствовании негосударственных арбитражей. Одна из главный целей – избавиться от «карманных» судов и повысить престиж добросовестных. Сейчас вместо нескольких тысяч учреждений осталось всего четыре. Параллельно стала расширяться компетенция оставшихся судов. Госдума приняла закон, определяющий характер дел, которые разрешалось передать на рассмотрение третейских судов. В их число попали корпоративные споры, но не все.

Также депутаты разрешили передавать в третейские суды разбирательства по вопросам оборота госимущества, кроме тех, которые связаны с госзакупками. Но законодатель не уточнил, могут ли арбитражные учреждения рассматривать споры, которые касаются контрактов, заключенных по ФЗ-223 («О закупках госкомпаний»).

Строительство метро — это публичный интерес?

Дела о закупках вызывают больше всего вопросов, потому что суды здесь не всегда предсказуемы и логичны, признает Анна Грищенкова, партнер АБ КИАП, член президиума Российского арбитражного центра при Российском институте современного арбитража. Противоречивость судебной практики привела к тому, что в одном из подобных дел Верховный суд направил в Конституционный суд запрос о соответствии Конституции положениям АПК (ч. 6 ст. 4), ФЗ-223 и положениям закона «Об арбитраже (третейском разбирательстве) в РФ». Формально эти правовые акты не запрещают рассматривать в третейских судах дела об исполнении контрактов госкомпаний и других фирм, заключенных по ФЗ-223. Тем не менее судебная практика по этому вопросу противоречива, подчеркнул в своем запросе ВС. Однако КС отказался брать на себя решение и предложил ВС истолковать закон самостоятельно. Это экономколлегия и сделала.

История спора началась в 2013 году, когда частное АО «Мостеплосетьстрой» обязалось переложить инженерные сети в метро по заказу государственного АО «Мосинжпроект». В контракте стороны согласовали, что их споры будет рассматривать Третейский суд строительных организаций Москвы. Именно туда в 2016 году обратился «Мостеплосетьстрой», чтобы взыскать с контрагента долг в 5,2 млн руб. за выполненные работы.

Арбитраж удовлетворил требования заявителя, однако «Мосинжпроект» решение третейского суда не исполнил. Тогда «Мостеплосетьстрой» обратился в АСГМ, чтобы получить исполнительный лист (дело № А40-165680/2016). Первая инстанция, а затем и окружной суд удовлетворили это требование компании. Суды исходили из того, что оснований для отказа выдачи исполлиста нет, ведь договор не заключался в публичных интересах. А значит, спор может быть предметом разбирательства в третейском суде.

«Мосинжпроект» не согласился с таким выводом и оспорил акты нижестоящих судов в Верховный суд. В своей жалобе ответчик указал, что договор подряда заключался по ФЗ-223 в рамках реализации московской госпрограммы по строительству метро – это говорит о публичном интересе. Кроме того, в кассационной жалобе «Мосинжпроект» указал, что полностью принадлежит городу Москве. Значит, третейский суд не мог рассматривать этот спор, уверяла госкомпания.

Верховный суд и аргументы сторон

Слушания по делу возобновились 4 июля 2018 года, когда был получен ответ из КС. Дмитрий Харламов из «Мосинжпроекта» попытался убедить экономколлегию в том, что спор был неарбитрабелен третейскому суду. «Судебная практика считает, что публичный интерес есть там, где договор заключен по 223-ФЗ, речь идет о социальных нуждах, а средства расходуются из бюджета», – заявил Харламов. Юрист сослался на московскую программу, согласно которой подряд оплачивал город.

Ему оппонировал адвокат Николай Александров. Он обвинил заказчика в недобросовестности: с 2013 года, когда был подписан договор, «Мосинжпроект» не пытался оспорить третейскую оговорку. Более того, ее изначально включили согласно распоряжению тогдашнего первого заместителя мэра Владимира Ресина, отметил Александров. Он настаивал, что договор заключался не по 223-ФЗ. Нет доказательств и тому, что работы в метро оплачивал город. Они финансировались из других источников, заверил Александров. Он также подчеркнул, что «Мосижпроект» получил статус хозяйственного общества с долей города более 50% лишь в октябре 2016 года.

Судья Татьяна Завьялова поинтересовалась, каково состояние долга.

– Полностью оплачен, у нас претензий нет, – отрапортовал Александров.

По его словам, когда «Мосинжпроекту» надо получить долг с контрагента – он молча получает исполлист, а когда проигрывает – возражает против того, чтобы исполлист получил оппонент.

В стадии дополнений Харламов возразил, что торги проводились, «документы в открытом доступе». Ресин выпускал не указание, а рекомендацию, уточнил юрист. По его словам, третейскую оговорку в договоры включали до 2011 года, когда Высший арбитражный суд признал подобные споры неарбитрабельными. Выслушав аргументы сторон, судьи экономколлегии огласили решение: оставить жалобу «Мосинжпроекта» без удовлетворения.

Почему третейские суды могут рассматривать споры о корпоративных закупках

В опубликованном определении экономколлегия объяснила мотивы своего решения. Закупки госкомпаний регулируются в целом как гражданско-правовые, то есть стороны в них юридически равны. А значит, согласно общему правилу, контрагенты могут договориться о чем угодно, в том числе утвердить арбитражную оговорку. Ограничить их может закон, но в нем нет прямого запрета, отметила «тройка» под председательством Татьяны Завьяловой. Еще один повод отказать в применении арбитражной оговорки – нарушение публичного порядка [«основ общественного строя»], но ВС его тут не обнаружил.

Решение ВС важно, потому что в российской экономике закупочная деятельность многих крупнейших российских компаний регулируется именно 223-м законом, отмечает ассоциированный партнер юрфирмы «ЮСТ» Александр Рудяков. Единственный публичный интерес в этом случае – предотвратить коррупцию и другие злоупотребления, уверена советник КА «Муранов, Черняков и партнеры» и докладчик МКАС при ТПП РФ Ольга Бенедская. Но это не значит, что споры по 223-ФЗ надо приравнять к делам публично-правового характера, резюмирует Бенедская.В определении явно выражена идея, что понятие арбитрабельности или неарбитрабельности отдельных категорий дел – это прерогатива законодателя, комментирует юрист судебно-арбитражной практики АБ «ЕПАМ» Всеволод Тараскин. Но, по его мнению, ВС не до конца поставил точку в этом вопросе. Например, в определении элементами публичного порядка названы «затраты бюджетных средств». «Значит ли это, что их использование автоматически сделает спор по 223-ФЗ неарбитрабельным?» – задается вопросом юрист. Подобное толкование могло бы необоснованно расширить категорию «противоречие публичному порядку, говорит Тараскин.

Чтобы работать юристом (солиситором или барристером) в Англии, потенциальный кандидат должен свободно владеть английским языком. Знание других языков будет дополнительным бонусом. Приглашённый профессор университета Вестминстер, российский адвокат и английский солиситор Дмитрий Гололобов рассказывает: специалисту из России придется сначала квалифицироваться: отучиться в Англии, устроиться на стажировку и пройти ее, сдать несколько экзаменов и хорошо зарекомендовать себя, чтобы остаться в той же фирме уже в качестве сотрудника. При этом существует проблема недостатка стажерских мест, которую давно и безуспешно пытается решить все юридическое сообщество Англии. Поэтому большинство юристов работает помощниками или на околоюридических специальностях. «Известность, PR, участие в благотворительности и в громких событиях иногда все же играют положительную роль. Хотя в целом карьеры и повышения в Англии куда медленнее и поступательнее, чем в России», – отметил Гололобов. Юрист лондонского офиса Bryan Cave Leighton Paisner Надя Хаббак объяснила: крупные юрфирмы проводят достаточно сложный отбор потенциальных кандидатов на должности стажеров, который включает в себя собеседование и тестирование. Оцениваются не только интеллектуальные способности, но и навыки работы в команде, а также коммуникативность. Если после окончания стажировки встает вопрос о трудоустройстве, юрист проходит собеседование с партнерами юрфирмы.

«Спрос на юристов со знанием российского права и русского языка есть. Хотя основным фактором скорее является образование, полученное на территории Англии, а также уровень имеющегося в России опыта работы», – говорит Хаббак. «Мне кажется, спрос на российских юристов в Англии уже давно удовлетворен», – спорит с ней Гололобов. – Из-за визовых ограничений получить образование, квалифицироваться в Англии и остаться там работать практически невозможно, если у тебя нет европейского или иного «правильного» паспорта или твои родители не могут выложить £2 млн за инвесторскую визу. Ценятся или мотивированные, молодые, готовые сутками впахивать специалисты, или опытные юристы со своими клиентами. При этом самые популярные практики – IP, IT, информационная защита, безопасность технологий. Конечно, крупная юридическая фирма может пригласить к себе «суперзвезду» из России, но исключительно в разовом порядке: масштабных российских сделок давно уже нет и в скором времени не предвидится», – считает Гололобов.

Средняя зарплата юриста в Лондоне сейчас составляет £67 616 в год (без учета налогов). По словам Гололобова, крупные американские фирмы с офисами в Лондоне платят стажерам £40 000 в год, квалифицированные юристы получают от £100 000, а ведущие партнеры юридических «монстров» – от £1 млн (и отдают порядка 45% налогов).

В Германии более 95% юристов имеют квалификацию по немецкому праву – они официально зарегистрированы в соответствующей ассоциации юристов. «Мы стараемся рассматривать кандидатов, квалифицированных по немецкому праву, которые сдали государственные экзамены, вошли в первые 15% отличников, имеют рекомендательные письма с мест стажировки и красные дипломы по окончании вуза. Документы о дополнительных академических квалификациях (LL.M. или Dr.) приветствуются, но не являются необходимостью», – сообщил глава HR-направления Hogan Lovells в Европе (Дюссельдорф) Торстен Асхоф. При этом иностранные юристы должны иметь глубокие академические знания и в совершенстве владеть английским языком. Немецкий язык поможет им коммуницировать в команде.

Российских юристов могут принять на работу и без квалификации по немецкому праву, но только в те практики, которые ведут проекты клиентов иностранных юрисдикций. По словам Асхофа, таких позиций довольно мало. Если они вдруг открываются, кандидаты проходят два интервью: первое проводит партнер практики, в которой кандидат желает получить должность, и сотрудник отдела кадров соответствующего офиса в Германии. На втором интервью кандидат встречается с партнерами других практик и командой своей практики.

В качестве начальной заработной платы юристы, недавно квалифицированные по немецкому праву, могут ожидать более €100 000 в год плюс бонус за достигнутые результаты. Что касается иностранных специалистов, уровень их дохода в большей степени зависит от спроса на спецификацию. Для иностранных юристов не предусмотрена жесткая схема, как для юристов, квалифицированных по немецкому праву (они составляют > 95% всех работников).

«Очень важно понимать: вопросы, которые возникают у клиентов из Нидерландов, почти всегда рассматриваются на основе местного законодательства. Поэтому юристы не только должны знать местные законы, но и голландский язык, так как вся переписка и судебные разбирательства ведутся на голландском – за исключением международных арбитражей», – рассказывает адвокат АК Law&More (Нидерланды), магистр в области права Университета Амстердама Максим Ходак, который также имеет ученую степень профессионального образования в области инвестиций и финансов EHSAL Management School в Брюсселе.

Ходак рассказал, что периодически получает заявки от российских юристов, которые заканчивают LLM-программы в нидерландских университетах: «Их привлекает, что наша адвокатская контора работает с клиентами из Евразии. Я считаю, что прохождение LLM-программы в западном вузе является очень правильным и полезным шагом для повышения квалификации российского юриста. Если есть возможность, то это обязательно надо делать». Но, по мнению Ходака, такие программы не являются окном в Европу с возможностью последующего трудоустройства на Западе.

«Идеальные кандидаты в Нидерландах – это не юристы-вундеркинды, которые заканчивают вузы с красными дипломами, а скорее те, кто показывает работодателю здоровый баланс между своей успеваемостью в университете, социально-общественной вовлеченностью в годы учёбы, эмоциональным интеллектом. Очень часто последний вердикт кандидату выносит сам коллектив. Для этого кандидата после прохождения формальной части процедуры приглашают пообедать вместе с будущими коллегами. Если он как человек им симпатичен, его принимают на работу», – сообщил Ходак.

Адвокат, президент израильской русскоязычной адвокатской коллегии «Эли (Илья) Гервиц» Эли Гервиц рассказал: чтобы работать по юридической специальности, нужно быть членом Израильской адвокатской Гильдии. Она в Израиле одна и является монополистом – как и адвокаты являются монополистами в сфере предоставления юридических услуг (за несущественными исключениями). Кстати, адвокатами в Израиле называют в том числе обвинителей и прокуроров, которые тоже входят в адвокатскую Гильдию. Предоставление юридических услуг не адвокатами является уголовным преступлением.

Чтобы вступить в эту Гильдию, нужно сдать девять экзаменов по профилирующим предметам, связанным с законодательством Израиля, и после этого пройти стажировку у адвоката – действительного члена Израильской коллегии адвокатов. Министерство алии (репатриации евреев в Израиль) и интеграции организует курсы подготовки к этим экзаменам. Курсы проводятся ежегодно двумя семестрами и включают в себя различные предметы по законодательству Израиля. Начиная со вторых курсов, кандидаты принимают участие в их частичной оплате, первые курсы полностью субсидированные. Занятия проходят в вечернее время, учащиеся имеют право на компенсацию транспортных расходов в соответствии с установленными министерством положениями. После получения допуска к экзаменам по израильскому законодательству нужно получить разрешение на работу.

«В Израиле очень локальное право – «мы живем на острове». С другой стороны, Израиль ориентирован на экспорт, поэтому в больших фирмах некоторый спрос на юристов с зарубежным образованием и опытом присутствует – но это в первую очередь американский и европейский опыт. Также не стоит забывать: мир становится все более и более глобальным – не только программисты работают удаленно, но и юристы», – считает Гервиц.

Доходы адвокатов в Израиле очень волатильны. «Стажеры часто начинают с минимальной заработной платы. У наемных адвокатов в частном секторе зарплата зависит от размера фирмы: в больших фирмах она заметно выше, чем в маленьких, но продолжительность рабочего дня напоминает анекдоты про американских адвокатов. Зарплата судьи намного меньше, чем зарплата адвоката того же уровня – но очень высок социальный статус. Других доходов, кроме преподавания и написания книг, у судей нет. Чтобы получать большие доходы, нужно рисковать, открывая свою адвокатскую фирму. Важным фактором, понижающим доходы юристов, является то, что плотность адвокатов на душу населения в Израиле вышла на первое место в мире почти 20 лет назад и с тех пор ситуация только ухудшается», – резюмировал Гервиц.

Как рассказал основатель и управляющий партнер белорусской юридической компании REVERA Дмитрий Архипенко, в Белоруссии юрконсультанты делятся на два вида:

юристы-хозяйственники – оказывают услуги на основании лицензии. Могут сопровождать клиентов во всех вопросах, связанных с бизнесом, за исключением представления интересов в судах;адвокаты – их деятельность регулируется Республиканской коллегией адвокатов.

Для того чтобы получить лицензию юриста-хозяйственника, нужно иметь три года стажа после получения высшего юридического образования. Работать можно в форме ИП или в юрфирме. Чтобы последней получить лицензию, нужно иметь в штате не менее двух юристов со стажем свыше трех лет у каждого.

Для работы адвокатом нужно иметь стаж не менее трех лет, пройти стажировку в адвокатуре и сдать экзамен. После этого есть возможность практиковать в статусе адвоката индивидуально, или в составе адвокатского бюро, или в рамках юридической консультации при коллегии адвокатов.

«Правовые системы России и Белоруссии имеют различия, и с российским образованием проблематично сразу начать практиковать по белорусскому законодательству. Однако небольшой спрос на юристов с российским образованием в юрфирмах Белоруссии все же есть – хотя тут речь идет скорее о сферах, не сильно завязанных на белорусском праве. Например, ценятся юристы с опытом в сделках M&A, ориентирующиеся в английском праве, разбирающиеся в обороте криптовалют (сделки с криптовалютами, ICO), в области международного финансирования (размещение облигационных займов, выпуск депозитарных расписок). При этом надо отметить: в силу того, что эти вопросы не имеют массового характера, спрос на них небольшой. Достаточно системным выглядит лишь спрос на IT-юристов», – сообщил Архипенко. По его словам, основной костяк в белорусских юрфирмах – это выпускники юридического факультета или факультета международных отношений Белорусского государственного университета. Приоритет имеют те, кто получил степень LLM. На уровне старших юристов и партнеров ценится окончание программ МВА.

Зарплаты в белорусских юрфирмах крайне разнятся. «Если мы говорим о юристах-инхаусах, то в среднем они получают от $300 (юристы в госучреждениях или в частном секторе, занимающиеся простыми вопросами) до $3500 (юристы в IT-секторе). Зарплаты свыше $3500 – это единичные случаи. Что касается оплаты в юридических фирмах, можно говорить о примерно такой же вилке: $300–400 (стажер, помощник юриста) до $3000 (старший юрист). Зарплатные партнеры получают $3000–5000. В последнее время наметился рост зарплат», – рассказал Архипенко.

pravo.ru

Рисуем суд

Свобода в клубах. “Рисуем суд”. Художники собираются отметить день рождения «болотного узника» Алексея Гаскарова в Мосгорсуде 19 июня, во время апелляции на продление ареста

Виктория Ломаско и Злата Понировская, художники и кураторы проекта судебных зарисовок «Рисуем суд-2»; Юлия Башинова, журналист, участник молодежного правозащитного движения; Елена Костюченко, журналист «Новой газеты»; Сергей Анисимов – юрист, журналист «Адвокатской газеты»; Влад Тупикин, член группы поддержки Алексея Гаскарова, редактор анархистской газеты «Воля»; Екатерина, подруга обвиняемого по делу 6 мая Андрея Барабанова.

Рисуем суд

No media source currently available

Елена Фанайлова: «Рисуем суд». Мы сегодня будем обсуждать конкурс судебной графики, судебных зарисовок. Это не первый конкурс под таким названием, первый был в 2009 году и посвящался судебному процессу по делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. И вот в этом году вторая серия проекта, который должен быть представлен в сентябре.
У нас в гостях — его кураторы, координаторы, в общем, девушки, которые его придумали, это Виктория Ломаско и Злата Понировская. В разговоре будут принимать участие Сергей Анисимов, юрист и журналист «Адвокатской газеты»; Влад Тупикин, журналист, редактор анархистской газеты «Воля» и член группы поддержки Алексея Гаскарова, Елена Костюченко, журналист «Новой газеты»; Юля Башинова, журналист, участник молодежного правозащитного движения, и Екатерина, подруга Андрея Барабанова, обвиняемого по «делу 6 мая».
Я бы хотела, друзья мои, чтобы вы начали с вашей любимой картинки. Какая из графических работ, зарисовок является для вас символом этого конкурса?

Злата Понировская: У меня много любимых картинок, и я помню первый «Рисуя суд», там была прекрасная художница Катя Белявская, и она довольно известная, очень хорошо рисует, и ее работа очень красивая. Она сделала азбуку. Это были зарисовки из зала суда — несколько работ, на которых были буквы, и она дала ей такое описание: «Методическое пособие по изучению того странного языка, на котором говорят в суде. Рекомендовано в качестве внеклассного чтения для самых политически не гибких и гражданские неграмотных». И отдельно про Катю есть замечательная история, что она не просто так пришла на процесс тогда рисовать, а она была довольно молодая, она то ли посещала летнюю школу, который организовывал ЮКОС, то ли помнила Ходорковского из тех времен, и вот азбука так получилась у нее.

Елена Фанайлова: И там, наверное, есть буквы какие-то, слова на эти буквы.

Злата Понировская: Ну, например, «Б» — береты. На одном рисунке нестолько букв, их всего пять, эти картиночек. Она очень красиво рисует.

Сергей Анисимов: Мне очень понравились рисунки художника Александра Тота, которые он вершил на вынесении приговора по резонансному делу о нападении на поселок Сагра. Рисунки, на мой взгляд, совершенно уникальные, и они отличаются от других работ этого художника — на них нет слов, нет реплик, но на них удивительно тонко и точно передана атмосфера, которая царит в суде, тот нерв, то напряжение, которое, наверное, знают все присутствующие. Там очень интересная игра светлых и темных тонов, которая позволяет ощутить, словно ты сам находишься в зале суда, и та атмосфера, которая царит перед вынесением решения, то есть перед вынесением приговора, это дело было явно связано с политикой, и очень тонко это передано. Я такого не видел больше нигде, таких рисунков.

Виктория Ломаско: Я нескромно скажу, что мне больше всего нравится мой собственный рисунок с процесса «Пуси Райт»! И на нем изображены три участницы группы, которые пытаются так немножко вылезти из аквариума, и рядом стоит такой равнодушный судебный пристав. Катя, Маша и Надя говорят: «Этот суд выражает волю только одного человека». И мне очень важно показывать конкретную ситуацию так, чтобы она выражала суть процесса. Мне кажется, эта реплика прекрасно выражает то, что там было.

Влад Тупикин: Должен сказать, что мне понравился тот же самый рисунок, не зря мы поставили его на обложку газеты «Воля», которая вышла через несколько дней после завершения процесса «Пуси Райт». Еще там был хороший рисунок Вики, когда Надя произносит свою знаменитую реплику: «Пояс Девы не заменит митингов» — имея в виду, что сколько бы вы ни устраивали нам религиозных или псевдорелигиозных торжеств, собирающих тысячи людей, люди имеют право высказываться по совершенно разным вопросам, выходить на улицы, и это нормальное конституционное право наших граждан, и нарушение этого права имеют многолетнюю традицию в Российской Федерации. К тому времени уже началось «болотное дело», и Надя, конечно, была в курсе этого, и потом такая многозначная, емкая фраза, которую Вика смогла зацепить. В суде ведь говорится много фраз, и можно что-то упустить.

Елена Фанайлова: Да, чаще всего эти зарисовки дополняются какими-то репликами, что роднит их с комиксами.

Елена Костюченко: Мне больше всего нравится на этом сайте рисунок с процесса над полковником Хабаровым. Полковник Хабаров — такой афганец, его судили в Екатеринбурге, и я за то, что в вузе, в котором он преподавал, он создал из студентов, еще из каких-то людей группировку, которая должна была совершить революцию в России, переворот, захват пунктов связи, убийством глав МЧС. Короче, така фантасмагорическая история. Это очень простой рисунок, он нарисован фиолетовой ручкой, и там лист разделен на две половинки, и на одной нарисованы скопом все действующие лица процесса, а на другой — головы людей в зале. И если действующие лица процесса, прокуроры, у них есть разное выражение лиц, то в зале это просто такое тревожное, внимательное ожидание. Там абсолютно разные люди сидят. Я так я часто хожу по судам, я прекрасно знаю, что чувствует и та и другая сторона. И как-то это небрежно быстро сделанный рисунок, но он мне очень нравится.

Юлия Башинова: Мне нравится судебная зарисовка Ирины Антоновой со второго процесса Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, называется «Адвокат». Там не очень узнаваемый, мне кажется, это Клювгант, но дело не в этом. Дело в том, что в этой картинке меня зацепило, что не только он такой деловитый, как подавляющее количество адвокатов, но он в раздумье, какая-то мысль в этой картинке, интеллект, тревога, беспокойство за подзащитного. Такой, мне кажется, довольно точный образ настоящего защитника, а не просто человека, выполняющего свою работу. И еще очень задело, что он очень одинокий, вокруг него какая-то пустота.

Екатерина: У меня все очень банально, но мне больше всего запомнилась картинка с нашим адвокатом Светланой Сидоркиной, которая защищает Андрея. Там как бы идет диалог адвоката и следователя. Я так понимаю, что адвокат говорит: «Чем вы мотивируете ваше ходатайство?» И следователь отвечает: «Тем, что данные ходатайства являются мотивированными». Кроме этих судов, я нигде не была, и я понимаю, что это просто бессмыслица, бред бессмысленный, как кажется со стороны.

Елена Фанайлова: Мне кажется, что некоторые подписи авторов к картинкам тоже говорит об абсурдности судебной системы. Вообще, эти картинки мне кажутся не столько мрачными, сколько ироническими. Виктория, ваши картинки мне точно кажутся ироническими.

Виктория Ломаско: Юмора в рисунок я точно не вношу, скорее, злость. И если я иронизирую, то над теми, кто обвиняет.

Елена Фанайлова: У меня впечатление, что только в нулевые годы, со знаковым процессом Ходорковского судебные зарисовки вернулись, стали тем, что вообще обсуждается. И как вам кажется, почему это произошло? Ведь истории графического репортажа из суда почти два столетия.

Злата Понировская: Мне кажется, они обсуждаются ровно потому, что тогда был первый «Рисуем суд», и был Павел Шевелев, который до этого рисовал процесс Ходорковского, в 2005 году, и эти два события как-то привели нас некоторым образом сюда сейчас. И тот первый процесс над Ходорковским был знакомы, и мы могли уже тогда догадаться, что скоро мы будем делиться зарисовками с таких процессов во множестве. В 70-х разрешили снимать в суде, до этого нельзя было, и фото, медиа пришли в суды, появилась одна и та же картинка у всех. Художники в судах рисовали всегда, и сейчас, наверное, мы не можем больше смотреть на одну и ту же картинку, и мы примерно знаем текст, но вот судебные скетчи дают возможность сформулировать для себя еще раз, что там происходит.

Елена Костюченко: Когда фотографируют в судах, как правило, журналистов запускают на три минуты в самом начале, и они могут сфотографировать клетку или аквариум, прокуроров, обвиняемого – и их уже выгоняют. А при этом основное движение происходит на суде, и ты хочешь видеть, как это все происходило. И кроме того, я думаю, что в новейшей истории до этого не было таких знаковых, исторических процессов, которые сейчас идут один за другим. Я не читала столько судебных новостей, сколько читаю и пишу сама последние два года.

Елена Фанайлова: Я пытаюсь вспомнить хоть один судебный графический репортаж во времена Советского Союза и не могу. Там, я думаю, была другая история с некоторой закрытостью информации. Когда начались первые процессы Ходорковского, я все время вспоминала процесс Бродского.

Влад Тупикин: Я получил образование преподавателя истории права, и у нас была практика – мы ходили в суд. Это были обычные уголовные процессы, 1985-86 годы, мне было лет 20. И там судили мальчика, который побил другого мальчика и украл у него куртку. И мальчику дали четыре года. Но сам процесс казался настолько банальным и каким-то базарным, я впервые в жизни пришел в суд, и у меня было ощущение, что я в 285-ый раз зашел в овощной магазин. Судья кричала на прокурора, на обвиняемого, на адвоката, и явно, она была совершенно не вовлечена в то, что она сейчас решает судьбу человека. Подсудимый в течение 30 минут получил свои четыре года, и его увели. Я там доставал фотоаппарат и фотографировал, и никому не было дела до моего фотоаппарата. Я тогда понял, что с право я себя точно никогда не свяжу и постараюсь держаться от всего этого подальше. Поэтому, даже если бы сейчас была разрешена трансляция всего судебного заседания, мне кажется, элемент художественности здесь необходим, потому что художник может из всего этого театра абсурда выбрать элементы, которые трогают нашу душу. На самом деле, судебные заседания в похожести этого абсурда способны быстро надоесть. Суд – это то, чем не хочется интересоваться, но чем, к сожалению, сейчас интересоваться нужно.

Злата Понировская: Вообще, второй «Рисуем суд» в основном посвящен судам над узниками 6 мая, поэтому с нами Катя сегодня, но при этом мы собираем работы их любых судов, которые являются политическими процессами. У нас есть и минские процессы.

Юлия Башинова: Это будет участвовать художница Марина Макрошкина, она была вынуждена эмигрировать из Белоруссии, но она восстанавливает эти процессы по медиа и рассказам друзей. Такие работы мы тоже будем принимать.

Виктория Ломаско: И многие медиа заявили, что они хотят получить работы, и мы их им предоставим.

Елена Фанайлова: Катя, вам доводилось на процессе по делу вашего друга Андрея встречаться с художниками, которые рисуют суд?

Екатерина: Я их не видела, но, может быть, потому что идет постоянно диалог глазами. Я и сама рисую, и если бы на кого-то другого пойти, я бы даже порисовала. А тут я за год его видела два раза, это было в апреле, и там как бы это единственное время, где хотя бы можно поперемигиваться, и рисовать еще в этот момент не получится.

Елена Фанайлова: Поговорим немного об истории судебной зарисовки. Когда это возникло?

Злата Понировская: Буквально 17 век, ведьмы, и уже с того момента есть зарисовки. Вот процесс над салемскими ведьмами – с этого момента все начинается, и дальше это единственный способ освещать все громкие процессы в газетах и так далее.

Виктория Ломаско: Когда мы были после первого проекта «Рисуем суд» в Нью-Йорке, где показывалась эта выставка, мы там познакомились с местными художницами, которые рисуют суды. Там это все поставлено очень коммерчески, то есть их обучают, они рисуют очень быстро, огромные цветные работы, очень реалистично. И за это платят большие деньги.

Елена Фанайлова: А какого рода суды люди в Америке рисуют?

Злата Понировская: Любой политически важный процесс в Штатах зарисовывается гораздо большим количеством художников, эти работы продаются на аукционах.

Виктория Ломаско: Там есть разные художники – есть коммерческие, а есть активисты, которые идут на конкретные процессы. С такими художниками я познакомилась и в Европе, которые занимаются совсем другими вещами, например, комиксами, но какой-то процесс их тронул – и они пошли специально рисовать?

Елена Фанайлова: А у нас как обстоят дела?

Сергей Анисимов: В августе прошлого года в Москве состоялось мероприятие в поддержку узников Болотной площади, и конечно, тогда еще процесс не начался, и не все были под стражей, и количество фигурантов было меньше, мероприятие прошло в августе, и там продавались работы художников Бильжо и Елкина, которые всем известны, и как раз Виктории Ломаско. И там они продавались – кто сколько может, тот столько и платит, и надо сказать, что ее работы пользовались не меньшим спросом, чем всем известных этих двух художников. А там были как раз работы с суда по «Пуси Райт».

Елена Фанайлова: Виктория, над чем вы сейчас работаете?

Виктория Ломаско: Я рисовала на процессе Косенко один раз, второй раз мне практически запретили рисовать, хотя я сказала, что я имею право, нет закона, запрещающего рисовать в судах. Нет, нужно было аккредитовываться и получать специальное разрешение. И никого не интересовало, что это незаконно, адвокаты молчали, никто за меня не заступился, и мне пришлось делать вид, что я не рисую, но продолжать рисовать.

Елена Фанайлова: Уже сейчас на сайте «Рисуем суд» я вижу 12 историй про суды над «Пуси Райт», «болотному делу», второй процесс Ходорковского и Лебедева. Я с большим удивлением увидела, что есть, оказывается, небольшое количество работ по делу Кадырова против Олега Орлова. А что еще, какие еще суды художниками освещены?

Влад Тупикин: Конечно, первый процесс по делу «запретного искусства». Вика и ее соавтор Антон Николаев издали на эту тему целую книжку, Вика рисовала в течение почти целого года этот процесс. Эта книжка сейчас вышла в переводе на немецком языке, у нас ее издавало «Бум-Книга», которое выпускает графические истории, рисованные истории для взрослых. Я думаю, что немецкое переиздание этой книжки – первый шаг, будет еще французское и английское. Мне кажется, что в этих рисунках всегда фиксируется что-то, что стоит смотреть и через многие годы после окончания процесса.

Елена Костюченко: Это неизбежно, что начали рисовать, — в плане осмысления. Все равно все эти рисунки – это искусство. И мне кажется, это очень важный этап опыт осмысления обществом, что государство с ним делает. Любой суд – это переломный момент в жизни человек, и я удивлена, что мало рисунков этому было посвящено раньше, потому что это сам по себе потрясающий момент, когда некие люди, которые государство дало власть, решают твою судьбу или твоих близких. И еще что здорово в этих судебных рисунках, по ним видно, как все соблюдают приличия, ритуалы. И это стоит того, чтобы рисовать, туда ходить и об этом думать.

Елена Фанайлова: Вопросы искусства и политики в этой конструкции под названием судебная зарисовка или графический репортаж, вы, Лена, уверены, что это искусство, а какой-нибудь человек может сказать: да ну, это просто почеркушки.

Сергей Анисимов: Это сложный вопрос – соотношение искусства и политики. Но если стихи Маяковского мы сейчас называем искусством, хотя они были явно политические, вполне возможно, что-то из того, что делается сейчас, тоже останется в качестве искусства. И все-таки чем рисунки намного выгоднее, чем фото, тот момент, что это не очень востребовано в коммерческом отношении сейчас, играет в позитивном смысле. Эти рисунки делаются людьми неравнодушными, и это участие позволяет им быть искусством. Не как в Америке, где большие средства в это вкладываются, есть определенная техника.

Злата Понировская: Просто человек, когда он начинает рисовать в суде, совершает этим художественный жест. В этом смысле большое искусство – высидеть на процессе 6 часов, в душном суде, думать об этом, и сделать картинку. Я называю таких людей настоящими художниками.

Елена Фанайлова: Юля, для вас это искусство или какая-то прикладная вещь?

Юлия Башинова: Прикладная активистская штука… Я думаю, что кто0-то из моих друзей-художников сказал, что на данный момент в России если искусство не политическое, то это просто дизайн, красивые картинки. Сейчас быть просто чистым художником, не привязанным к какому-то события, достаточно бессмысленно и неинтересно. И эта позиция мне близка. И здесь политика не как борьба за власть, а как гражданское общество. И мне кажется, сейчас интересны художники, которые как раз жизнь общества показывают, эту гражданскую политику отражают в своих работах и занимают какую-то позицию. Наверное, я как активист воспринимают это все, но мне кажется, что именно это интересно сейчас.

Виктория Ломаско: Я считаю, что совершенно неправильно делить искусство по жанрам. Если это нарисовано в альбомчике в суде, потом появится в газете, это прикладное, а если это сделано в студии, потом показано в галерее, это актуальное современное искусство. Дело в том, насколько художник уловил образ и суть ситуации и насколько потом люди начинают это всасывать, насколько это потом живет, остается во времени. Вот единственный критерий искусства.

Елена Фанайлова: Если мы говорим о духе времени, то как раз Юля сказала об очень важной вещи – что художник сейчас обязан отказываться в каких-то важных для обществах местах. Вы же рисовали не только в судах, но и в колониях…

Виктория Ломаско: В колонии я теперь больше преподаю, чем рисую.

Елена Фанайлова: Я думаю, что проблема некоторая с неактуальностью судов для какой-то части людей состоит не в том, что люди не хотят знать о том, что происходит в судах, а в последние год в связи с политическими делами отношение к судам и тюрьмам стало гораздо более лояльным. Чем раньше. Люди перестали просто бояться темы автозака, суда, потому что это довольно часто происходит в кругу знакомых, как говорили в советское время, интеллигентных людей. Но вот интерес к графике такого рода существует, мне кажется, пока только у профессионалов по большей части. Либо у журналистов, либо у людей, которые занимаются комиксом давно и любят эту эстетику.

Злата Понироская: Не соглашусь, потому что трафик на сайте «Рисуем суд» все эти годы был. Когда мы делали выставки, и мы планируем, что и этот проект завершится выставкой, вернее, начнется выставкой в Москве, и потом мы бы хотели ее показать в электронном виде во всем мире и в городах России. Это вопрос некоторого пиара, и мы сейчас говорим об этом проекте на Радио Свобода, и послезавтра на суд людей придет больше. И когда «Новая газета» писала о первом процессе, люди узнавали, приходили, начинали интересоваться, какие-то работы хотели напечатать.

Елена Фанайлова: А как вы впервые столкнулись с судебной графикой?

Сергей Анисимов: В моей жизни появилась Виктория Ломаско, мы познакомились перед митингом 10 декабря 2011 года. Я увидел, как Вика рисует, и понял, что мы не сумеем вместе ходить, потому что она останавливается каждые несколько шагов, где что-то интересное, и начинает рисовать. И в судах я тоже наблюдал, как она рисует, и к ее рисункам всегда есть интерес. В судах даже адвокаты интересуются, просят показать, как она их рисует. И надо сказать, что всем моим знакомым это нравится. И это неизбежно будет развиваться.

Виктория Ломаско: Надо сказать, что мы с Сергеем сотрудничаем, и на «Пуси Райт» ходили как пишущий журналист и рисующий журналист. И на процессе Ходорковского я сотрудничаю с «Адвокатской газетой» и очень рада, что могу предлагать им сама какие-то материалы, и часто они публикуют.

Сергей Анисимов: Мы даже выступили информационным партнером проекта «Рисуем суд».

Юлий Башинова: У меня тоже началось все с Вики. Я на процессе о «запретном искусстве» заметила, что художница сидит и рисует меня. Потом мы познакомились, я нашла репортаж в ЖЖ, нашла картинку, себя и была страшно счастлива.

Виктория Ломаско: Теперь ты в книжке на двух языках.

Юлий Башинова: Да. И потом я стала замечать художников на разных процессах. И я очень рада, что знакома с Викой, и есть другие художники, которые фиксируют исторические моменты.

Елена Костюченко: На процессе Михаила Бекетова мы первый раз увиделись. Стрельченко подал в суд на Бекетова, после взрыва машины Бекетова, еще до нападения на него. Вика ездила рисовать этот процесс.

Виктория Ломаско: Мне кажется очень важным сказать, что художнику, рисующему суды, необходимо выходить на медиа, эти рисунки не должны остаться в ящике письменного стола. И я ехала туда, не зная, с кем я буду сотрудничать, и очень рада, что Лена заинтересовалась рисунками. В результате они все были на сайте «Новой газеты».

Елена Фанайлова: Графика такого рода, мне кажется, предполагает тиражность. Пока есть интерес к определенным событиям, конечно, она должна демонстрироваться.

Влад Тупикин: Мое первое знакомство – это тоже была графика Виктории Ломаско, журнал «Большой город». Я рисовать не умею, но я был на суде по делу о мере пресечения для Алексея Гаскарова, антифашиста и члена КС оппозиции, Жуковского районного совета, которого сейчас тоже обвиняют по «болотному делу», и там было столько эпизодов, которые остались только в моей памяти, потому что у меня не хватает слов их описать. Следующий суд будет 19 июня в Мосгорсуде – хотелось бы, чтобы туда пришли художники, которые расскажут эту историю. И то, что в нашей стране нашлись художники, которые ходят на суды… Там же находиться не очень приятно, там и душно, и вся атмосфера на тебя давит, и даже если судят не твоего друга, все равно ты чувствуешь и видишь там лицо власти, от которого все время хочется отвернуться.

Елена Фанайлова: Я даже опишу то лицо власти, от которого хочется отвернуться. Я вижу такие унылые советские коридоры во всех судах, выкрашенные краской, которой лет 40 уже, и архитектура сама по себе ужасно давящая. И меня поражают совершенно наряды девушек – полицейских, прокурорш. Я с огромным удивлением наблюдала за их огромными ногтями, выкрашенными в красный цвет, макияж в тон форме, миниюбки, расчудесные каблуки. Вот это лицо власти на процессе «Осторожно, религия!» меня глубоко поразило.

Елена Костюченко: Кстати, очень интересно, как суд видят прокуроры и адвокаты. Я помню, адвокат потерпевшей, которая выступала против «Пуси Райт», бесконечно рисовала нашу адвокатскую троицу – Фейгина, Полозова и Волкову. При этом Волкова у нее была со свиным рылом, Полозов был как ежик какой-то… Они были очень узнаваемы, но это был скетч, который она рисовала во время речей. А адвокат, который представлял интересы Стрельченко, рисовала демонов, там были многоглазые чудовищные существа.

Елена Фанайлова: Ну, это можно, наверное, отнести к роду автоматического рисования.

Елена Костюченко: Конечно. Я думаю, если бы отжать у прокуроров их рабочие блокноты, тоже была бы вполне себе выставка.

Елена Фанайлова: Это прекрасная идея!

Виктория Ломаско: Я на процессе Бекетова рисовала эту адвокатшу со спины, и было видно все ее рисунки в ее альбоме.

Елена Фанайлова: Какой судебный рисунок вам бы хотелось увидеть и какой бы не хотелось? И в связи с процессом, и в связи с манерой исполнения.

Елена Костюченко: Я бы хотела рисунки из маленьких городов, и мне кажется, что совершенно не обязательно, чтобы это были политические дела. Мне кажется, что там уголовные дела, которые идут у нас в судах, по поводу кражи телефоном, например, точно так же имеют право быть зафиксированными. И я была в таких маленьких судах, и это действительно стоит того, чтобы обратить на это внимание. К вопросу о том, где нужно делать выставку «Рисуем суд», у меня такое желание, я бы хотела, чтобы она была на рекламных билбордах по всей Москве. Я не знаю, как это сделать, сколько это будет стоить денег, но это было бы очень круто. Мне хочется, чтобы это было как-то встроено в пространство, а не собрано в одной галерее.

Влад Тупикин: Мне бы хотелось увидеть репортаж Виктории Ломаско, а также других интересных художников с процесса по делу объединенной преступной группировки Следственного комитета, Центра Э и других людей, которые занимаются у нас политическим сыском и фабрикацией политических дел. Я думаю, что эти рисунки попали бы на первые полосы ведущих газет всего мира, и это было бы очень красиво и политически правильно.

Злата Понировская: Вы знаете, с Нюрнбергского процесса есть очень много рисунков. Я согласна с Владом, и мне бы тоже хотелось посмотреть, как начальство будут рисовать в судах.

Сергей Анисимов: Это первое, что у меня появилось в голове, когда вы задали вопрос. Я бы очень хотел это увидеть. Было бы здорово увидеть зарисовку вынесения приговора, которого все ждут, как было на «Пуси Райт», и вот все ждут этого обвинительного приговора, а выносится приговор оправдательный. Я думаю, этот момент искреннего счастья было бы здорово запечатлеть в графике. Конечно, заранее не угадаешь, но было бы, думаю, здорово и красиво это увидеть. И хорошая идея, чтобы выставка не была в одной комнате, а можно делать, например, небольшие инсталляции в парках с надписью, что полностью выставку можно посмотреть там-то.

Екатерина: Я, наверное, соглашусь с тем, что помимо политических, можно ходить и на обычные суды. Я опять же из-за того, что мне довелось ходить в Бутырку, делать передачи какие-то, я постоянно слышу разговоры людей, понимаю, что, помимо политических, есть очень много абсурдных дел, где просто все сфабриковано, все нелепо, ужасно, то есть там родители в шоке, и зарисовки таких судов важны были бы, я думаю. А что я не хотела бы видеть…

Елена Фанайлова: Я точно уверена, что картинки с процесса Андрея Барабанова вы не хотели бы видеть, не хотели бы самого процесса.

Екатерина: Процесса я не хотела бы, но сегодня, например, наткнулась на картинки, и уже знаешь, что это есть, и подумала о том, что сама бы что-нибудь зарисовала. И эти зарисовки очень хорошо передают настроение. Фотография тоже может настроение передать, но не так сильно, как зарисовки.

Юлия Башинова: А я хочу видеть очень много рисунков освобождения узников Болотной, как они выходят из зданий судов, счастливые и свободные. Это прямо мечта!

Виктория Ломаско: Как куратор, я хочу увидеть как можно больше зарисовок с судов по «болотному делу». И немножко про стиль рисования хочу сказать. Очень важно, чтобы в рисунках была эмоциональная зацепка. Это самыйй основной плюс рисунка по сравнению с фотографией – свое собственное отношение к делу передать. К сожалению, я вижу, что некоторые художники, рисующие в судах, хотя они даже обладают профессиональными навыками, относятся к этому как к натурной штудии. Сидят люди, свидетели, светотень, объем, пространство… Но это неважно. Я видела, как журналисты начинают рисовать, в их корявых рисунках часто такие эмоции, такая сила, и именно к этому надо стремиться.

www.svoboda.org