Анализ эпизода из романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»

Данный эпизод находится в финале романа – в его заключительной, шестой части. По объему это совсем небольшой отрывок текста, однако он имеет очень важное значение в эволюции характера Родиона Раскольникова.
Мы помним, что после совершенного преступления герой ни на минуту не оставался спокоен. Его мучили угрызения совести, терзала душевная боль, которую Раскольников старательно заглушал. Сам себе он объяснял свои муки тем, что оказался всего лишь «тварью дрожащей». По мнению героя, он ошибся в себе. И это мучило его еще больше: «И я смел так на себя надеяться, так мечтать о себе, нищий я, ничтожный я, подлец, подлец!»
После очередного посещения Сони, истерзанный душевными муками и самообвинениями, отчужденный от всех людей и Бога, Раскольников выходит на улицы Петербурга. Он понимает, что идет признаваться в своем преступлении. Перед этим, у Сонечки, он надел на себя крест и несколько раз «с радостью» перекрестился.
Герой находится в каком-то болезненном полубреду, можно сказать, что его ведет не сознание, а подсознание. На улице он подает милостыню какой-то нищей старушке и слышит в ответ: «Сохрани тебя бог!» С этого момента, как мне кажется, начинается жизнь Раскольникова «в Боге», начинается трудный путь его очищения от греха.
Первым этапом становится всенародное покаяние героя на Сенной площади. Неслучайно мысль попросить прощения у всего народа и у земли, перед которой он также, по словам Сонечки, грешен, возникла у Родиона именно здесь. Известно, что на этой площади, находящейся в центре Петербурга, проходили публичные казни мошенников и воров. Но также здесь находилась и одна из крупнейших в городе церквей – Успенская церковь (Спас на Сенной).
Автор говорит, что сначала Раскольников не думал о покаянии. Ему неприятно было сталкиваться с народом, но что-то толкало героя в самую гущу, в толпу: «Он бы дал все на свете, чтоб остаться одному; но он сам чувствовал, что ни одной минуты не пробудет один».
Среди народа было много пьяных, один из них веселил толпу, пытаясь плясать, но руки и ноги не слушались его. Раскольников вместе со всеми посмеялся над этим человеком, потом тут же забыл про него и пошел дальше. Но вдруг – «когда дошел до средины площади, с ним вдруг произошло одно движение, одно ощущение овладело им сразу, захватило его всего — с телом и мыслию».
Герой вдруг вспомнил слова Сони о том, что ему нужно покаяться «перед всем честным народом», попросить прощения даже перед землей, перед которой он тоже виноват. Раскольников вдруг почувствовал все то невыносимое напряжение, всю тяжесть мук, которые терзали его последнее время. И он, почти не отдавая себе в этом отчета, «ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения».
Какой-то перелом внезапно произошел в душе Раскольникова, он дал волю всей своей боли и душевной тоске, уничтожающей его последнее время. От этого внезапного облегчения слезы хлынули из глаз Родиона, и он рухнул на землю: «Он стал на колени среди площади, поклонился до земли и поцеловал эту грязную землю, с наслаждением и счастием. Он встал и поклонился в другой раз».
Покаяние Родиона становилось труднее от того, что в толпе было много пьяных, озлобленных, просто равнодушных. Никто не хотел понять героя, узнать, что случилось у этого человека. Кто-то принял его за пьяного, кто-то – за юродивого. Все это «сдержало» Раскольникова, и он не признался в убийстве. Но у Родиона хватило сил выдержать все оскорбительные окрики толпы и пойти дальше.
По дороге он заметил «одно видение», которое затем превратилось в фигуру Сонечки, наблюдающей за героем. И Раскольников вдруг очень отчетливо понял, что связан с этой девушкой на всю жизнь, она последует за ним даже на край света. Это сознание «перевернуло» все сердце героя. И тут внезапно он понял, что пришел к роковому месту – незаметно Родион подошел к конторе следователя.
Таким образом, эпизод всенародного признания очень важен для раскрытия эволюции характера Раскольникова. Мы понимаем, что в душе героя произошел слом, он стал на путь Бога, начинается важнейший этап его жизни – раскаяние и очищение, завершение которого Достоевский выносит за рамки романа.

0 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение.

/ Сочинения / Достоевский Ф.М. / Преступление и наказание / Анализ эпизода из романа Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»

Смотрите также по произведению «Преступление и наказание»:

Мы напишем отличное сочинение по Вашему заказу всего за 24 часа. Уникальное сочинение в единственном экземпляре.

www.litra.ru

Достоевский Ф. М. — Преступление и наказание

– Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее знает, из каких, а не похоже, чтоб по ремеслу. Вернее же всего, где-нибудь напоили и обманули… в первый раз… понимаете? да так и пустили на улицу. Посмотрите, как разорвано платье, посмотрите, как оно надето: ведь ее одевали, а не сама она одевалась, да и одевали-то неумелые руки, мужские. Это видно. А вот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мне незнаком, первый раз вижу; но он ее тоже отметил дорогой сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, – так как она в таком состоянии, – завезти куда-нибудь… И уж это наверно так; уж поверьте, что я не ошибаюсь. Я сам видел, как он за нею наблюдал и следил, только я ему помешал, и он теперь все ждет, когда я уйду. Вон он теперь отошел маленько, стоит, будто папироску свертывает… Как бы нам ему не дать? Как бы нам ее домой отправить, – подумайте-ка!

Городовой мигом все понял и сообразил. Толстый господин был, конечно, понятен, оставалась девочка. Служивый нагнулся над нею разглядеть поближе, и искреннее сострадание изобразилось в его чертах.

– Ax, жаль-то как! – сказал он, качая головой, – совсем еще как ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, – начал он звать ее, – где изволите проживать? – Девушка открылаблаговоспитанных и со всяким перенятым уже модничаньем…

– Главное, – хлопотал Раскольников, – вот этому подлецу как бы не дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит!

Раскольников говорил громко и указывал на него прямо рукой. Тот услышал и хотел было опять рассердиться, но одумался и ограничился одним презрительным взглядом. Затем медленно отошел еще шагов десять и опять остановился.

– Не дать-то им это можно-с, – отвечал унтер-офицер в раздумье. – Вот кабы они сказали, куда их предоставить, а то… Барышня, а барышня! – нагнулся он снова.

– Фу, бесстыдники, пристают! – проговорила она, еще раз отмахнувшись. Пошла она скоро, но по-прежнему сильно шатаясь. Франт пошел за нею, но по другой аллее, не спуская с нее глаз.

– Не беспокойтесь, не дам-с, – решительно сказал усач и отправился вслед за ними.

– Эх, разврат-то как ноне пошел! – повторил он вслух, вздыхая.

– Послушайте, эй! – закричал он вслед усачу.

– Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на франта). Вам-то чего?

Городовой не понимал и усталые и посоловелые глаза, тупо посмотрела на допрашивающих и отмахнулась рукой.

– Послушайте, – сказал Раскольников, – вот (он пошарил в кармане и вытащил двадцать копеек; нашлись), вот, возьмите извозчика и велите ему доставить по адресу. Только бы адрес-то нам узнать!

– Барышня, а барышня? – начал опять городовой, приняв деньги, – я сейчас извозчика вам возьму и сам вас препровожу. Куда прикажете? а? Где изволите квартировать?

– Пшла. пристают. – пробормотала девочка и опять отмахнулась рукой.

– Ах, ах, как нехорошо! Ах, стыдно-то как, барышня, стыд-то какой! – Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. – Ведь вот задача! – обратился он к Раскольникову и тут же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях, а сам деньги выдает!

– Вы далеко ль отсюда их нашли? – спросил он его.

– Говорю вам: впереди меня шла, шатаясь, тут же на бульваре. Как до скамейки дошла, так и повалилась.

– Ах, стыд-то какой теперь завелся на свете, господи! Этакая немудреная, и уж пьяная! Обманули, это как есть! Вон и платьице ихнее разорвано… Ах, как разврат-то ноне пошел. А пожалуй что из благородных будет, из бедных каких… Ноне много таких пошло. По виду-то как бы из нежных, словно ведь барышня, – и он опять нагнулся над ней.

Может, и у него росли такие же дочки – «словно как барышни и из нежных», с замашками смотрел во все глаза. Раскольников засмеялся.

– Э-эх! – проговорил служивый, махнув рукой, и пошел вслед за франтом и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за что-нибудь еще хуже.

«Двадцать копеек мои унес, – злобно проговорил Раскольников, оставшись один. – Ну пусть и с того тоже возьмет, да и отпустит с ним девочку, тем и кончится… И чего я ввязался тут помогать? Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем, – мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»

Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны… Да и вообще тяжело ему было думать в эту минуту о чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться, все забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова…

– Бедная девочка! – сказал он, посмотрев в опустевший угол скамьи. – Очнется, поплачет, потом мать узнает… Сначала прибьет, а потом высечет, больно и с позором, пожалуй и сгонит… А не сгонит, так все-таки пронюхают Дарьи Францовны, и начнет шмыгать моя девочка, туда да сюда… Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень честных и тихонько от них пошаливают), ну а там… а там опять больница… вино… кабаки… и еще больница… года через два-три – калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с… Разве я таких не видал? А как они делались? Да вот всё так и делались… Тьфу! А пусть! Это, говорят, так и следует… Такой процент, говорят, должен уходить каждый год… куда-то… к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда… было бы, может быть, беспокойнее… А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет. Не в тот, так в другой.

«А куда ж я иду? – подумал он вдруг. – Странно. Ведь я зачем-то пошел. Как письмо прочел, так и пошел… На Васильевский остров, к Разумихину я пошел, вот куда, теперь… помню. Да зачем, однако же? И каким образом мысль идти к Разумихину залетела мне именно теперь в голову? Это замечательно».

Он дивился себе. Разумихин был один из его прежних товарищей по университету. Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись. Ни в общих сходках, ни в разговорах, ни в забавах, ни в чем он как-то не принимал участия. Занимался он усиленно, не жалея себя, и за это его уважали, но никто не любил. Был он очень беден и как-то надменно горд и несообщителен: как будто что-то таил про себя. Иным товарищам его казалось, что он смотрит на них на всех, как на детей, свысока, как будто он всех их опередил и развитием, и знанием, и убеждениями, и что на их убеждения и интересы он смотрит как на что-то низшее.

С Разумихиным же он почему-то сошелся, то есть не то что сошелся, а был с ним сообщительнее, откровеннее. Впрочем, с Разумихиным невозможно было и быть в других отношениях. Это был необыкновенно веселый и сообщительный парень, добрый до простоты. Впрочем, под этою простотой таились и глубина и достоинство. Лучшие из его товарищей понимали это, все любили его. Был он очень неглуп, хотя и действительно иногда простоват. Наружность его была выразительная – высокий, худой, всегда худо выбритый, черноволосый. Иногда он буянил и слыл за силача. Однажды ночью, в компании, он одним ударом ссадил одного блюстителя вершков двенадцати росту. Пить он мог до бесконечности, но мог и совсем не пить; иногда проказил даже непозволительно, но мог и совсем не проказить. Разумихин был еще тем замечателен, что никакие неудачи его никогда не смущали и никакие дурные обстоятельства, казалось, не могли придавить его. Он мог квартировать хоть на крыше, терпеть адский голод и необыкновенный холод. Был он очень беден и решительно сам, один, содержал себя, добывая кой-какими работами деньги. Он знал бездну источников, где мог почерпнуть, разумеется заработком. Однажды он целую зиму совсем не топил своей комнаты и утверждал, что это даже приятнее, потому что в холоде лучше спится. В настоящее время он тоже принужден был выйти из университета, но ненадолго, и из всех сил спешил поправить обстоятельства, чтобы можно было продолжать. Раскольников не был у него уже месяца четыре, а Разумихин и не знал даже его квартиры. Раз как-то, месяца два тому назад, они было встретились на улице, но Раскольников отвернулся и даже перешел на другую сторону, чтобы тот его не заметил. А Разумихин хоть и заметил, но прошел мимо, не желая тревожить приятеля.

«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… – додумывался Раскольников, – но чем теперь-то он мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если есть у него копейка, так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»

Вопрос, почему он пошел теперь к Разумихину, тревожил его больше, чем даже ему самому казалось; с беспокойством отыскивал он какой-то зловещий для себя смысл в этом, казалось бы, самом обыкновенном поступке.

«Что ж, неужели я все дело хотел поправить одним Разумихиным и всему исход нашел в Разумихине?» – спрашивал он себя с удивлением.

Он думал и тер себе лоб, и, странное дело, как-то невзначай, вдруг и почти сама собой, после очень долгого раздумья, пришла ему в голову одна престранная мысль.

«Гм… к Разумихину, – проговорил он вдруг совершенно спокойно, как бы в смысле окончательного решения, – к Разумихину я пойду, это конечно… но – не теперь… Я к нему… на другой день после того пойду, когда уже то будет кончено и когда все по-новому пойдет…»

И вдруг он опомнился.

«После того, – вскрикнул он, срываясь со скамейки, – да разве то будет? Неужели в самом деле будет?»

Он бросил скамейку и пошел, почти побежал; он хотел было поворотить назад, к дому, но домой идти ему стало вдруг ужасно противно: там-то, в углу, в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот уже более месяца, и он пошел куда глаза глядят.

Нервная дрожь его перешла в какую-то лихорадочную; он чувствовал даже озноб; на такой жаре ему становилось холодно. Как бы с усилием начал он, почти бессознательно, по какой-то внутренней необходимости, всматриваться во все встречавшиеся предметы, как будто ища усиленно развлечения, но это плохо удавалось ему, и он поминутно впадал в задумчивость. Когда же опять, вздрагивая, поднимал голову и оглядывался кругом, то тотчас же забывал, о чем сейчас думал и даже где проходил. Таким образом прошел он весь Васильевский остров, вышел на Малую Неву, перешел мост и поворотил на острова. Зелень и свежесть понравились сначала его усталым глазам, привыкшим к городской пыли, к известке и к громадным, теснящим и давящим домам. Тут не было ни духоты, ни вони, ни распивочных. Но скоро и эти новые, приятные ощущения перешли в болезненные и раздражающие. Иногда он останавливался перед какою-нибудь изукрашенною в зелени дачей, смотрел в ограду, видел вдали, на балконах и на террасах, разряженных женщин и бегающих в саду детей. Особенно занимали его цветы; он на них всего дольше смотрел. Встречались ему тоже пышные коляски, наездники и наездницы; он провожал их с любопытством глазами и забывал о них прежде, чем они скрывались из глаз. Раз он остановился и пересчитал свои деньги; оказалось около тридцати копеек. «Двадцать городовому, три Настасье за письмо… – значит, Мармеладовым дал вчера копеек сорок семь али пятьдесят», – подумал он, для чего-то рассчитывая, но скоро забыл даже, для чего и деньги вытащил из кармана. Он вспомнил об этом, проходя мимо одного съестного заведения, вроде харчевни, и почувствовал, что ему хочется есть. Войдя в харчевню, он выпил рюмку водки и съел с какою-то начинкой пирог. Доел он его опять на дороге. Он очень давно не пил водки, и она мигом подействовала, хотя выпита была всего одна рюмка. Ноги его вдруг отяжелели, и он начал чувствовать сильный позыв ко сну. Он пошел домой; но, дойдя уже до Петровского острова, остановился в полном изнеможении, сошел с дороги, вошел в кусты, пал на траву и в ту же минуту заснул.

croquis.ru

Школьный ассистент — готовые сочинения по русскому языку и литературе

Впервые роман «Преступление и наказание» увидел мир в 1886 году. Это роман о современной России, которая пережила эпоху глубочайших социальных сдвигов и моральных сотрясений, эпоху «разлада», роман о современном герое, который впитал в себя все страдания, боли и раны времени. «Вечером жарким июльским днем, незадолго до заката солнца, выходит бывший студент Родион Раскольников». Так начинался роман Достоевского. С этого момента без передышки, в жгучей ненависти ходит по улицам Петербурга, останавливается на мостах, над темными холодными водами канала, заходит в грязные кабаки герой Достоевского. С первых страниц романа мы узнаем о том, что Раскольников решился на какое-то дело, которое является новым шагом, новым собственным словом. Месяц назад у него родилась мечта, к осуществлению которой он близок сейчас.

А месяц тому назад, почти умирая от голода, от вынужден был заложить у старой ростовщицы кольцо — подарок сестры. Большую ненависть и отвращение от чувствует к капризной и никчемной старухе, которая высасывает кровь из бедных, получает богатство за счет чужого горя и порока. «Странная мысль просыпалась в его голове, как из яйца цыпленок». Вдруг услышанный в трактире разговор студента с офицером о ней же, «глупой, никчемной, злой, больной старухе, никому не нужной и вдобавок всем вредной». Она живет «сама не зная для чего», а молодые свежие силы исчезают «без всякой поддержки», «и это тысячами, и это всюду». Полгода тому назад Раскольников написал статью «О преступлении», где изложил свою теорию психологического состояния преступников на протяжении всего преступления. Он доказывал, что это состояние более похоже на болезнь — помрачение ума, расстройство сознания, случайность и нелогичность поступков.

Мы почти ничего не знаем о том долго действующем процессе, о той большой работе мысли, в результате которой развилась в сознании Раскольникова его идея. Лишь после убийства раскрывается идея Раскольникова во всем величии и во всей ужасности. В ужасно грязном трактире, где пьяный шум, крики и хохот заполняют воздух, слушает Раскольников шуточный и трагический рассказ Мармеладова о семнадцатилетней дочери Соне, ее подвиге, ее жертве, во имя спасения семьи. Но человек ко всему привыкает. Так и Мармеладов. Негодяй тот человек, который ко всему привыкает, все воспринимает, всему повинуется. Нет, не негодяй лишь тот, кто бунтует, разрушает, переступает. «Еще один удар, позыв к бунту — письмо матери о Дунечке, сестре, которая» выходит на Голгофу «, Дунечка, которая моральную свободу не отдаст за комфорт, ради собственной выгоды. Где же выход? Разве возможно обойтись без жертв, нужны ли они? Письмо матери.

Теперь одними раздумьями не поможешь, надо что-то сделать сейчас и быстро. Надо на что-то решиться, хоть на что-нибудь . «Или отказаться от жизни совсем! Крикнул он вдруг в порыве, — послушно принять судьбу такой, какой она есть, раз и навсегда, и удушить в себе все, отказавшись от всевозможных прав действовать, жить и любить!». Но Раскольников хочет «действовать, жить и любить». Встреча Раскольникова с пьяной обесчещенной девушкой на Конногвардейском бульваре тоже оказалась судьбоносной. Она тоже жертва стихийных законов, жестокой и непреодолимой необходимости, спокойно оправданной темы, кто смирился: «Говорят, что так и нужно. Такой процент, говорят, должен умирать каждый год . куда-то . к черту, так должно быть, чтобы другим освежать и им не мешать».

И Сонечка, и Дунечка уже попали в этот «процент». Убийство старухи нужно Раскольникову для проверки своей способности на преступление, а не для проверки идеи, которая как он думал, неопровержима. Решив выдать себя, он говорит сестре: «Никогда, никогда я не был сильнее уверен, чем теперь!». И, наконец, на каторге, на свободе, подвергая свою «идею» беспощадному моральному анализу, он не в силах от нее отказаться: идея неопровержимая, совесть его спокойна. Сознательных, логических возражений своей идее Раскольников не увидел. Он соединяет объективные особенности современного мира, уверенность в невозможности что-то изменить: «бесконечность человеческого страдания и разделение мира на угнетенных и на тех, кто угнетает, властителей и подчиненных, или, по Раскольникову на «пророков» и «тварей дрожащих». Сознание своей вины — это для Раскольникова признание собственной несостоятельности и мизерности. Но идея незыблема. Тем не менее Достоевский считает, что побеждает человечный Раскольников, а идея жестокости терпит поражение.

Не смотря с тяжелой тьмой, изображенной Достоевским в романе «Преступление и наказание» картине человеческого бытия, мы видим свет в темноте, мы верим в моральную силу, мужество и решительность героя Достоевского найти путь и средства истинного служения людям — ведь он остался человеком и гражданином.

Двойственность — характерный прием изображения у Достоевского. Двойственность реализуется, во-первых, через раздвоенность сознания героя. В нем будто живут двое: один инстинктивно стремится помогать, спасать униженных и страдающих людей, а второй, здравомыслящий, цинично анализирует поступки первого и подвергает их критике. Во-вторых, в романе целый ряд героев, которые так или иначе интерпретируют обе названные стороны личности Раскольникова. Их условно называют «двойниками» и «антиподами» главного героя.

Лужин, в отличие от Раскольникова, не пойдет убивать, но не через высокие моральные качества, а из-за того, что привык все делать чьими-то руками, сохраняя безупречный моральный вид и респектабельность. По его «экономической» теории, можно пойти на что-нибудь ради собственной выгоды. Не случайно Раскольников сразу ощутил: если довести до логического конца соображения Лужина, то выйдет, что людей и убивать можно. Итак, значит, это Лужин живет по его теории об исключительной личности — Наполеон, которому все дозволено.

Свидригайлов, услышав исповедь Раскольникова перед Соней, указал, что они с Родионом «одного поля ягоды». Но, в отличие от Раскольникова, Свидригайлов не мучился вопросом о том, действительно ли так устроен мир неравенства. Он жил по теории о вседозволенности для тех, кто имеет деньги и власть. И только решительное «нет» Дуни и ее выстрел заставили увидеть: не все можно купить. Более того: то, что продается, автоматически становится ненастоящим. Так перед ним раскрылась пропасть, в которую давно упала его жизнь, может, поэтому он и совершил самоубийство).

ІІІ. «Антиподы» Раскольникова. (К «антиподам» относят Разумихина, Порфирия Петровича и Соню. Все эти образы отображают разные стороны светлого в главном герое.
Разумихин — друг Раскольникова, который ценил в нем доброту, трудолюбие, талант. Это своего рода возможный путь развития и жизнь главного героя. Не случайно именно его избирает Дуня, сестра Раскольникова.

Порфирий Петрович — следователь, который ведет дело об убийстве Алены Ивановны, — человек умный, как и сам Раскольников. Не случайно их раздумья совпадают, они имеют одинаковую логику. Но Порфирий Петрович оценивает факты с точки зрения закона, которым руководствуется в жизни. Это возможная карьера самого Раскольникова, если бы он избрал путь Порфирия Петровича.

Соня — не просто по-иному повторяет преступление Раскольникова. Ее преступление против морали — это и преступление против себя, своей души. Вот только, в отличие от Раскольникова, она точно знает и умоляет Бога простить ее, так как она это делает не ради себя, а для спасения близких. Соня — это воплощение христианской морали, которая должна руководить жизнью человеком при любых обстоятельствах. Только тогда человек не ошибется, не подвергнется на ухищрениям «лукавого ума человеческого». Именно Соня спасает Раскольникова большой силой христианской любви.

Понимание Достоевским сущности искусства было причиной создания особых форм реалистического творчества. Произведения Достоевского — свидетельства того, что он объединял в себе как художник силу гениального психолога, интеллектуальную глубину мыслителя и страстность публициста. В произведениях писателя реалистические сцены страданий объединяются с философской символикой, публицистические газетные факты — с фантастикой, логические абстрагированные категории — с интуитивными элементами. Достоевский обогатил жанр реалистического романа XIX столетия новыми художественными особенностями. Любимый метод писателя — собрать большое количество своих героев в одно место и заставить раскрываться их образы в столкновении чувств и идей, будто без вмешательства автора-рассказчика.

Романам Достоевского был присущ полифонизм как метод художественного мышления. При этом достигалось, с одной стороны, ощущение многочисленности собеседников, с другой — раздельность каждого голоса, который вел свою тему самостоятельно, почти равноправно с голосом автора. В пределах преступно-авантюрного сюжета возникали глубинные идеологические, социально-философские проблемы. Сами преступные сюжеты романов Достоевского несли не просто информативную функцию, но и, воплощая объективные законы тогдашнего общества, отображали художественную концепцию Достоевского, его мировоззрение.

Если данное школьное сочинение на тему: В чем смыл протеста Родиона Раскольникова в романе «Преступление и наказание», вам пригодилось, то я буду премного благодарна если вы разместите ссылку в блоге или социальной сети.

schooltask.ru

Эпизод с пьяной девушкой преступление и наказание

ВСТРЕЧА С БЕДНОЙ ДЕВОЧКОЙ НА БУЛЬВАРЕ

И он взмахнул хлыстом. Раскольников бросился на него с кулаками, не рассчитав даже и того, что плотный господин мог управиться и с двумя такими, как он. Но в эту минуту кто-то крепко схватил его сзади, между ними стал городовой.

— Полно, господа, не извольте драться в публичных местах. Вам чего надо? Кто таков? — строго обратился он к Раскольникову, разглядев его лохмотья.

Раскольников посмотрел на него внимательно. Это было бравое солдатское лицо с седыми усиками и с толковым взглядом.

— Вас-то мне и надо, — крикнул он, хватая его за руку. — Я бывший студент, Раскольников. Это и вам можно узнать, — обратился он к господину, — а вы пойдемте-ка, я вам что-то покажу.

И, схватив городового за руку, он потащил его к скамейке.

— Вот, смотрите, совсем пьяная, сейчас шла по бульвару: кто ее знает, из каких, а не похоже, чтоб по ремеслу. Вернее же всего где-нибудь напоили и обманули. в первый раз. понимаете? да так и пустили на улицу. Посмотрите, как разорвано платье, посмотрите, как оно надето: ведь ее одевали, а не сама она одевалась, да и одевали-то неумелые руки, мужские. Это видно. А вот теперь смотрите сюда: этот франт, с которым я сейчас драться хотел, мне незнаком, первый раз вижу; но он ее тоже отметил дорогой, сейчас, пьяную-то, себя-то не помнящую, и ему ужасно теперь хочется подойти и перехватить ее, — так как она в таком состоянии, — завезти куда-нибудь. И уж это наверно так; уж поверьте, что я не ошибаюсь. Я сам видел, как он за нею наблюдал и следил, только я ему помешал, и он теперь все ждет, когда я уйду. Вон он теперь отошел маленько, стоит, будто папироску свертывает. Как бы нам ему не дать? Как бы нам ее домой отправить, — подумайте-ка!

— Ах, жаль-то как! — сказал он, качая головой, — совсем еще как ребенок. Обманули, это как раз. Послушайте, сударыня, — начал он звать ее, — где изволите проживать? — Девушка открыла усталые и посоловелые глаза, тупо посмотрела на допрашивающих и отмахнулась рукой.

— Послушайте, — сказал Раскольников, — вот (он пошарил в кармане и вытащил двадцать копеек; нашлись), вот, возьмите извозчика и велите ему доставить по адресу. Только бы адрес-то нам узнать!

— Барышня, а барышня? — начал опять городовой, приняв деньги, — я сейчас извозчика вам возьму и сам вас препровожу. Куда прикажете? а? Где изволите квартировать?

— Пшла. пристают. — пробормотала девочка и опять отмахнулась рукой.

— Ах, ах как нехорошо! Ах, стыдно-то как, барышня, стыд-то какой! — Он опять закачал головой, стыдя, сожалея и негодуя. — Ведь вот задача! — обратился он к Раскольникову и тут же, мельком, опять оглядел его с ног до головы. Странен, верно, и он ему показался: в таких лохмотьях, а сам деньги выдает!

— Вы далеко ль отсюда их нашли? — спросил он его.

— Говорю вам: впереди меня шла, шатаясь, тут же на бульваре. Как до скамейки дошла, так и повалилась.

— Ах, стыд-то какой теперь завелся на свете, господи! Этакая немудреная, и уж пьяная! Обманули, это как есть! Вон и платьице ихнее разорвано. Ах как разврат-то ноне пошел. А пожалуй, что из благородных будет, из бедных каких. Ноне много таких пошло. По виду-то как бы из нежных, словно ведь барышня, — и он опять нагнулся над ней.

Может, и у него росли такие же дочки — «словно как барышни и из нежных», с замашками благовоспитанных и со всяким перенятым уже модничаньем.

— Главное, — хлопотал Раскольников, — вот этому подлецу как бы не дать! Ну что ж он еще над ней надругается! Наизусть видно, чего ему хочется; ишь подлец, не отходит!

Раскольников говорил громко и указывал на него прямо рукой. Тот услышал и хотел было опять рассердиться, но одумался и ограничился одним презрительным взглядом. Затем медленно отошел еще шагов на десять и опять остановился.

— Не дать-то им это можно-с, — отвечал унтер-офицер в раздумье. — Вот кабы они сказали, куда их предоставить, а то. Барышня, а барышня! — нагнулся он снова.

Та вдруг совсем открыла глаза, посмотрела внимательно, как будто поняла что-то такое, встала со скамейки и пошла обратно в ту сторону, откуда пришла.

— Фу, бесстыдники, пристают! — проговорила она, еще раз отмахнувшись. Пошла она скоро, но по-прежнему сильно шатаясь. Франт пошел за нею, но по другой аллее, не спуская с нее глаз.

— Не беспокойтесь, не дам-с, — решительно сказал усач и отправился вслед за ними.

— Эх, разврат-то как ноне пошел! — повторил он вслух, вздыхая.

В эту минуту как будто что-то ужалило Раскольникова; в один миг его как будто перевернуло.

— Послушайте, эй! — закричал он вслед усачу.

— Оставьте! Чего вам? Бросьте! Пусть его позабавится (он указал на франта). Вам-то чего?

Городовой не понимал и смотрел во все глаза. Раскольников засмеялся.

— Э-эх! — проговорил служивый, махнув рукой, и пошел вслед за франтом и за девочкой, вероятно приняв Раскольникова иль за помешанного, или за что-нибудь еще хуже.

«Двадцать копеек мои унес, — злобно проговорил Раскольников, оставшись один. — Ну пусть и с того тоже возьмет да и отпустит с ним девочку, тем и кончится. И чего я ввязался тут помогать! Ну мне ль помогать? Имею ль я право помогать? Да пусть их переглотают друг друга живьем — мне-то чего? И как я смел отдать эти двадцать копеек. Разве они мои?»

Несмотря на эти странные слова, ему стало очень тяжело. Он присел на оставленную скамью. Мысли его были рассеянны. Да и вообще тяжело ему было думать в эту минуту о чем бы то ни было. Он бы хотел совсем забыться, все забыть, потом проснуться и начать совсем сызнова.

— Бедная девочка. — сказал он, посмотрев в опустевший угол, скамьи. — Очнется, поплачет, потом мать узнает. Сначала прибьет, а потом высечет, больно и с позором, пожалуй, и сгонит. А не сгонит, так все-таки пронюхают Дарьи Францевны, и начнет шмыгать моя девочка, туда да сюда. Потом тотчас больница (и это всегда у тех, которые у матерей живут очень честных и тихонько от них пошаливают), ну а там. а там опять больница. вино. кабаки. и еще больница. года через два-три — калека, итого житья ее девятнадцать аль восемнадцать лет от роду всего-с. Разве я таких не видал? А как они делались? Да вот все так и делались. Тьфу! А пусть! Это, говорят, так и следует. Такой процент, говорят, должен уходить каждый год. куда-то. к черту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать. Процент! Славные, право, у них эти словечки: они такие успокоительные, научные. Сказано: процент, стало быть, и тревожиться нечего. Вот если бы другое слово, ну тогда. было бы, может быть, беспокойнее. А что, коль и Дунечка как-нибудь в процент попадет. Не в тот, так в другой.

skola.ogreland.lv